Судьба баловня судьбы
Шрифт:
– Да, я любила и буду любить одного Армфельта... Больше палачам ничего не удалось добиться от женщины, и она предстала перед судом как святая. Судьи понимали главную причину ее бедствий, уже готовые вынести оправдательный вердикт. Однако в течение одной ночи герцог Зюдерманландский сумел предупредить судей, что его устроит совсем иной приговор. И утром этот приговор был вынесен:
– Фрекен Руденшольд, готовьтесь к смерти... Но тут запротестовал народ, на базарах и пристанях Стокгольма люди откровенно роптали, говоря меж собою:
– С каких это пор рубят головы за любовь?..
– Но все-таки пусть палач за волосы тащит ее на эшафот, - указал он, - и пусть она три часа порыдает на виду у всех, привязанная к позорному столбу, как последняя шлюха...
Цитирую - "В день, когда должно было свершиться это наказание, весь Стокгольм высыпал на улицы. Толпа хранила благоговейное молчание, а солдаты, опершись на ружья, плакали Магдалина с гордым видом взошла на эшафот", где отдалась в руки палача, позорившего ее удивительную красоту...
Наконец кончилось регентство герцога; Густав IV, повзрослев, занял престол убитого отца - молодой деспот сменил старого тирана. Но он велел освободить Магдалину из заточения, и женщину силком выдали замуж за какого-то пьяницу, который нещадно избивал ее... Она уже никогда не увидела Армфельта!
Бывший регент покорно склонился перед племянником:
– Не пора ли вернуть Армфельта в Швецию?
– А-а, - засмеялся король.
– Догадываюсь, что вам не терпится подсыпать ему в бокал яду... Армфельт поедет в Вену!
***
В 1893 году в России были опубликованы письма Армфельта из Праги о его встречах с Суворовым. Своей дочери, оставшейся в Стокгольме, он в 1799 году писал, что пражане, дабы повидать великого полководца, платили за билеты в театр бешеные цены. Энтузиазм публики был неописуем, и Суворов из своей ложи "несколько раз давал знаки руками, показывая, чтобы не выкрикивали его имя, но когда ему это прискучило, он стал низко кланяться и кончил тем, что благословил зрителей в партере и в ложах. Никто не находил это смешным, ему кланялись как папе". Публика захохотала лишь тогда, когда одна из дам слишком высунулась из ложи: "Суворов взял ее за нос и расцеловал".
В доме архиепископа Армфельт и Суворов познакомились ближе.
– Герой!
– воскликнул Суворов.
– Ты побил русских... "Я был так сконфужен, что в жизни не испытывал ничего подобного"; на приглашение быть его гостем Армфельт сказал:
– Благодарю! От ваших солдат в лесах Финляндии я получил пулю в плечо, а от вас - канонаду комплиментов...
Потом они рассуждали о военном искусстве. "Он (Суворов) часто повторял, что любит разговаривать с людьми, которые способны его понимать.., он говорил удивительно умные, глубокие и интересные вещи.., он не чудак; чрезвычайно глубок и тонок, в особенности ловок судить о людях и обстоятельствах". В разговоре коснулись и генерала Бонапарта, звезда которого всходила над миром. Суворов сказал Армфельту, что в делах войны необходима большая нравственность:
– Уверен! Никакие деньги английских банкиров, никакие потуги австрийской горе-тактики, даже не мое умение водворит в Европе порядок, а только справедливость мирной политики, осиянная бескорыстием и благородством народных суждений..
Армфельт - уже посол в Вене - вдруг получил известие, что Павел I направил Магнуса Спренгпортена во Францию для переговоров с Бонапартом. Это заставило призадуматься Армфельта о своем будущем.
– Не значит ли это, - сказал он, - что в русской политике начинают играть важную роль те шведы, которые приняли русскую службу ради независимости Финляндии?
Он еще не знал, что Павел I выразился гораздо проще:
"Я посылаю изменника к узурпатору". Армфельт в Вене общался с русским послом Андреем Разумовским, графиня Ланскоронская ввела его в круги эмиграции, французской, польской и шведской, здесь он повстречал земляков Аминова и Эренстрема, своих конфидентов, когда-то вовлеченных им в заговор против герцога Зюдерманландского; приговоренные к отсечению головы, они долго сидели в окопах, а теперь, обретя свободу, готовили заговор против молодого короля Густава IV. В ту смутную годину венское общество все чаще говорило о "дерзости" Бонапарта, тогда еще первого консула. Но консул вдруг превратился в императора, и его посол Шампаньи умолял Армфельта:
– Ради всех святых, воздержитесь от любой критики моего повелителя, иначе последствия могут быть ужасны. , для вас!
Бонапарт, ставший Наполеоном, был достаточно извещен о той вражде, какую Армфельт питает лично к нему, он читал язвительные эпиграммы на него, сочиненные Армфельтом.
– Не запугивайте меня!
– отвечал Армфельт.
– Что бы ни угрожало мне, я не стану воздерживаться от осуждений корсиканского разбойника, который превращает Европу в своего вассала . Знаете ли, Шампаньи, в чем была трагическая ошибка шведов?
– В чем?
– Победа Карла Двенадцатого под Нарвою стала несчастьем для Швеции, ибо, разгромив армию Петра, она легкомысленно сочла Россию слабой, и Наполеон тоже дождется своей Полтавы...
– Тише, тише, - одергивали Армфельта австрийцы. Вена трусливо сносила все издевки Парижа, зато Армфельт, бравируя дерзостью, являлся на приемы небрежно одетым, даже небритым. Эренстрем писал, что он стал "истинным мучителем австрийских министров, проклинавших слабость их малодушия, и никогда не щадил узость их взглядов". Когда его спрашивали, как поступит венский кабинет в том или ином случае, Армфельт с хохотом отвечал, что об этом надо спрашивать Шампаньи.
– Вена исполнит лишь то, что прикажет посол Наполеона .
Но как бы ни холуйствовали Габсбурги перед Наполеоном, он победой при Ульме открыл венские ворота, а потом выиграл битву при Аустерлице. Упоенный успехами, он вещал:
– Нет такого государства, существованию которого я не мог бы положить окончательный предел... Не знаю, зачем меня втягивают в войны, если все равно я остаюсь победителем!
Вена, заискивая перед ним, не знала, как избавиться от шведского посла. Летом 1805 года, когда Армфельт выехал в Померанию ради отдыха, Габсбурги просили Густава IV отозвать посла. Узнав об этом, Армфельт вернулся и "как бомба влетел в Вену, где уже не ожидали его видеть".