Шрифт:
От автора
Представляя читательскому вниманию свои стихотворения, считаю нужным сказать несколько слов…
Я не хочу кого-то оскорбить содержанием этой книги. Здесь не только мои мысли, но и мысли и чувства всего народа нашей многострадальной Родины.
Надеюсь, искушённый читатель не осудит меня строго…
Луна
Повисла ночь над зоной чёрной
И караул на вышке смолк.
Шуршит лишь мышь в тени заборной
И лёгкий ветер, будто шёлк.
Одна свидетельница только
На небе смотрит свысока.
И никакая там ни Сонька, -
Её Величество Луна.
Она разит всё мутным светом:
Бараки – мертвенно бледны.
Таким бескровным силуэтом
Объята площадь вся тюрьмы.
Молчанье ночи нерушимо
Под страхом смертного греха.
Луна глядит несокрушимо,
Как нерадивая сноха.
Луна над зоной безразлична
К тем падшим, что всегда под ней.
Они беседуют с ней лично,
Себе лишь делая больней.
Луна над зоной молчалива,
Молчанье то как страшный яд.
Сверкнёт порой во тьме огниво –
Ночной обход вершит наряд.
ГУЛАГ
Слово страшное “ ГУЛАГ “
Теперь не каждому известно.
А раньше – волю сжав в кулак,
Люди уходили в неизвестность.
Этапом долгим шли на Север,
В страну ветров, болот и льда.
А жёны, позабыв богемский веер,
Считали долгие года.
Тянулись месяцы разлуки
Сменяя жар на холода.
Человечество не знало муки,
Сильнее, что была тогда.
Домой не каждый возвращался,
За сроком следовал вновь срок.
Арестант с семьёй прощался,
Ведь над судьбой – смертельный рок.
Бессонница
Ночная мгла, метель и стужа…
Тюрьма объята тишиной.
Остались те, кому я нужен
В тоске-печали неземной.
К чему грустить, не понимаю –
Ведь я, бесспорно, согрешил.
Я слабость духа презираю
И боль-тоску в себе зашил.
Сижу на нарах молчаливо,
Как лютый зверь гляжу в окно.
И нет в душе моей огнива, -
В ней морозно и темно.
Проходит день – и снова вечер,
Такой, как тысячи других.
В церквях на воле вспыхнут свечи,
Горя для мёртвых и живых.
Молитву тихо прочитают
Те, кто верят в нас и ждут.
Годочки наши сосчитают,
Со
И день за днём такая тема,
И нет отрадней ничего
Во сне узреть побега схему,
Но только это всё тщетно.
Что же ты смотришь, начальник…
Что же ты смотришь, начальник, уныло
На сброд непокорных пропащих людей?
Родина наши заслуги забыла,
Как забывает охотник красоту лебедей.
Пуля нас ждёт в пустых коридорах,
В подземных тоннелях, в подвалах ЦК.
И мы замираем, заслышав тот шорох,
После которого грохнет АК.
Час роковой подходит всё ближе,
С каждым деньком разгорается страх.
И за решёткой солнце будто бы ниже,
Готово обласкать наш брошенный прах.
И все мы, хмурные, сидим в кабинетах,
Когда на допрос вызываете вы.
Ведь знаем, что скоро лежать в лазаретах,
И на тело холодное капнут слёзы вдовы…
Монолог на нарах
Когда в ночной тиши
Смотрю на звёзды в тёмном небе,
Я вспоминаю, как тогда в глуши,
Стал замешан в грязном деле.
Немного нас в ту ночь там было,
Но много вывезти могли.
И вот, когда полночь пробило,
Менты про нас всё просекли.
За городом завод заброшенный,
Ещё с совдеповских времён,
Приманил к себе непрошенных
Ментов легавых на облом.
А мы тогда своей ватагой
Металл цветной в Камаз несли.
Не знали, что повисла тягой
Тень, что бедою нарекли.
Менты нас тихо окружили,
Дозорных выставив следить.
А после ладненько накрыли.
Их счастья было не затмить!
Потом я помню: суд, скамья…
И приговор несправедливый.
Судья тот был большой свинья
И в злобе к нам нетерпеливый.
Нас в зале всех арестовали
И повели через людей.
А люди те на нас плевали,
Нас не считая за людей…
С тех пор я время коротаю
На вшивых нарах у окна.
Что за оградой каменной – не знаю.
Душит душу смертная тоска.
А мне сидеть ещё порядком!
Грустить тайком по вечерам…
Кто знаком с тюремным распорядком,
Понимает, как тоскливо нам.
Настанет день, и я откинусь!
На волю выпорхнет братва!
Напоследок косячком закинусь
И зарекусь не делать зла!
Не знаю, сколько продержусь,
Но чую, буйство не остынет.
На воле я не задержусь.
Тюрьма, как кровного, вновь примет.