Судьба моряка
Шрифт:
— Займись своим делом.
Спокойно и неторопливо Салех направился к реке, к судну, которое стояло на якоре неподалеку.
Шабо поднялся, портовики безуспешно пытались его удержать. Схватив железный прут, он с руганью побежал за Салехом на судно. Окруженный рабочими, Шабо орал:
— Пустите меня… Я убью его!
Все, кто был в порту, толкая друг друга, поспешили к судну. Стоящий на палубе капитан преградил путь Шабо, не подпуская его к Салеху. Но, изловчившись, Шабо все-таки сумел ударить Салеха по плечу. Прежде чем он успел опустить прут во второй раз, Салех вцепился в него, и на судне началась драка не на жизнь, а на смерть. Упав, они катались по палубе; в конце концов Салеху удалось оседлать противника. Схватив Шабо за голову, он стал бить ею о деревянный настил.
— Хватит, Салех, — кричал капитан, — смотри не убей его… Не марай руки об эту мразь!
И вдруг все остолбенели. Салех поднял Шабо над головой, и всем показалось, что он швырнет того о палубу и, конечно, убьет его. Но Салех подошел к борту и бросил хулигана в воду. Бросил — как кусок мяса, а следом швырнул железный прут, затем опять вытер руки, сел на мешок с пшеницей, лежащий на палубе, и принялся скручивать цигарку, дрожа от негодования.
Но бывало, когда он этого хотел, то сам охотился за женщинами, ловил их, завоевывал не словом, а делом. Пусть мужчина действует, а женщина пусть смотрит и восхищается. Красота дела, а не красота лица — вот в чем истина, с ее точки зрения, вот где капитал, вот что ценится в конце концов выше всего. Когда мужчина совершает что-либо и не стремится извлечь пользу из своего деяния, его благородство, его поступки, жесты манят к себе, неодолимо притягивают женщину.
Поступок Салеха доказал его мужество. Он совершил его во имя правды и справедливости, из уважения к женщине и к реке. Вот и все. Повернулся и ушел. После этого каждый раз, когда он приходил поесть в эту таверну, он оплачивал сполна свой обед. Он принимал внимание Фавзии, знаки ее искреннего уважения, сам же он никогда не делал ей ни малейших намеков ни словом, ни взглядом, ни оскорбительным жестом. Он отвергал зов желания, кипящего в ее крови, отвергал мягко, но решительно. Его влекло в иные края, тянуло в другую гавань — в собственный дом, в объятия жены, — но он никогда не говорил об этом вслух.
Он носил черные шаровары, пестрый пояс поверх рубашки без воротника, пиджак с разрезом сзади, обычную для моряка обувь, а в особых случаях надевал на голову феску цвета красного вина.
Свое бесстрашие он не любил проявлять в многочисленных драках на судах или в портах, которые случаются среди моряков постоянно. Он не только не любил говорить о них — испытывал к ним отвращение. Ему довелось проучить Шабо, но таких, как он знал, десятки. В Анатолии множество обездоленных, полно преступников, воров, в портах господствуют всякие банды. Он знает все это, умеет оценить обстановку, старается не вмешиваться в мелких случаях, таких, как этот, лишь бы его не трогали, не наступали, как он любил говорить, на мозоль. Остальное его не интересует. Он был по природе своей справедливым, всегда защищал слабого, ненавидел гнет, и все это из чисто человеческих побуждений, здорового отношения к жизни, не задумываясь над сущностью источников зла в этом мире. Он очень сожалел, что не умеет ни читать, ни писать. Свой жизненный опыт он черпал из всевозможных историй, которые случались вокруг, из того, что прочувствовал собственной шкурой. Господ он ненавидел, ненавидел с ранней юности. Еще на родине, в Латакии, он отлично понял, что собой представляет этот тип людей. Еще тогда он понял, что, действуя в одиночку, обрекаешь себя на неудачу, что только при поддержке своих друзей, моряков, можно выстоять и победить. Квартал он считал своим домом, любил его как свою семью. Защищая его от посягательств со стороны других кварталов, от нападений хулиганов, он был готов на все, даже на смерть. Поэтому в своем квартале его так ценили и уважали, поэтому с ним считались мужчины и из других кварталов.
Салех распрощался с жизнью речника необычно, безрассудно, но славно, будто хотел выиграть у реки бой и только тогда сказать ей «прощай». Фавзия постоянно рассказывала всем эту историю, в конце непременно повторяла: «Эх, если бы он только вернулся!» В портах довольно часто вспоминали о нем, говорили: «Такие, как Салех, не часто рождаются». Постепенно история Салеха обрастала такими подробностями, что люди были готовы слушать ее часами. Со временем она стала легендой, ее воздействие многократно возрастало, оттого что герой был уже далеко, а красота лучше видна на расстоянии.
Салех смеялся, когда слышал об этом. «Люди обожают всяческие истории, много добавляют, приукрашивают героя, потому что просто не могут жить без легенд и героев. Они представляют самих себя героями этих историй, что дает еще больший простор их фантазии. Все обстоит просто. Не существует никакого волшебства, никаких амулетов, бесстрашных и бессмертных тоже, увы, не бывает. Смелость — враг осторожности, нерешительности, враг расчета. Если бы я тогда подумал о смерти, то никуда бы не пошел. Если бы мне пришло в голову, что дело это необычное, я бы, наверно, отступил. Дело в том, что все происходит естественно, и когда мы так понимаем происходящее, то и за дело беремся естественно, без страха, не думая о последствиях. И потом — что такое жизнь? Для чего? И разве не говорят, что мужчины покоряют горы, а женщины — мужчин? Я же не покорил ни одной горы, и ни одна женщина не повелевала мной. Я был моряком и поступал как моряк. Вот и все. В этом все дело.
В тот день бушевал шторм. Впрочем, это не то слово, но я не умею придумывать слова. Штормы бывают разные, за свою жизнь мне пришлось повидать их немало. Но в тот день шторм был страшный. Такие бывают, наверно, раз в сто лет, и моряк видит такое раз в жизни. Вы знаете море, видели штормы, даже самые мощные и свирепые. Но тот шторм был не таким, речной шторм вообще не похож на морской, ведь река не стоит на месте, она течет, и если ее течение подхватит буря, река несется со скоростью ветра, как дикий зверь, сметает любые преграды, срезает их как ножом. Взбесившаяся река способна вырвать сердце моряка, она разбивает суда, размывает берега и несет в себе камни, деревья, обломки разрушенных ею домов, остатки погубленных ею посевов и смытых почв. Прозрачные, чистые воды превращаются в мутный глинистый поток, в котором не под силу удержаться даже самому опытному пловцу.
В море все по-иному. Необъятный голубой мир бушует, грохочет штормами, волны, кипя, остервенело рвутся к берегу, ударяются о скалы, разлетаются, рассыпаются пеной, белой пылью и с диким ревом вновь возвращаются в свое лоно. Но море-то широкое, просторное, оно не стиснуто берегами. В нем можно маневрировать, лавировать, избежать течения, скрыться в открытом просторе. А на реке? Ты скован, зажат узким пространством между параллельными берегами, вынужден покоряться течению, нестись вместе с ним — и кажется, будто это рука аллаха с бешеной скоростью ветра тащит тебя в пучину ада.
Такова, дети, разница между морем и рекой. Я потомственный моряк. Я отлично знаю море и думал, что знаю и реку, пока не произошел тот случай. И тогда я понял, что река, как и море, прячет свою тайну в себе самой, хранит ее в своих водах. Как наказание, ниспосланное аллахом, река обрушивается на людей, уносит их, губит, разрушает созданное ими на берегах, сооруженное в портах, жадно поглощает суда и, словно щепки, словно вырванные с корнем деревья, несет их в своем ревущем потоке.
Тот день — не дай бог снова такое увидеть! — мы запомним навсегда. Это был буйный, неистовый, свирепый день, небо низвергало проклятье на землю. Тьма восстала против света и напрочь скрыла солнце. Оно ушло неведомо куда и, возможно, погасло. Исчезло все, остался лишь ветер, мятущийся по равнине; он дико завывал, вырываясь из гор, захватывая все пространство, безжалостно круша, ломая, сметая все на своем пути. Мы слышали только его бешеный рев, видели только пыль сражения, несущуюся с бурей; неимоверный грохот застревал в ушах, угрожая разорвать нам барабанные перепонки.
Я повязал голову куфией [4] , чтобы цепкие пальцы ветра не вырвали мне волосы, вышел из кафе. Открыть глаза на улице было почти невозможно. Когда я достиг реки, взору открылась страшная картина. Бешеный поток, стремительно мчавшийся издалека, с мощностью в тысячи лошадиных сил обрушился на порт Карашахр. Суда, лодки, баржи и другие плавсредства, находившиеся в порту, в дьявольской пляске метались посреди потока, стремящегося унести их на запад. Канаты натянулись, того и гляди, оборвутся. Нет силы, способной сейчас выхватить суденышки из цепких лап воды: она бросает их во все стороны, сталкивает, грозит оторвать и унести от подножия гор в просторы моря. Люди плакали — ведь это была катастрофа. Подобные бедствия грозят жителям прибрежных сел каждую зиму. Но то, что произошло в тот год, было всеобщей бедой. Избежать несчастья не удалось никому. В порту Карашахр был большой плавучий причал, к которому привязывали лодки, баржи, катера, к нему швартовались даже небольшие суда. Этот причал — мы называли его «Аль-Гиз» — был прикреплен ко дну реки намертво, вырвать его было невозможно. Много лет он выдерживал натиск всех бурь и противостоял всем штормам. Моряки верили: если налетит буря, нужно швартоваться к причалу. Он спасет, выстоит. В тот злополучный день в гавани скопилось немало разных кораблей, катеров, лодок и барж. Они были привязаны к причалу, прикрыты соседней горой — естественной преградой ветру. Владельцы этих судов, моряки и пассажиры, прервавшие свое путешествие, в том числе женщины, дети, старики, — все они набились в портовые здания, в кафе. Люди дрожали от страха: шторм длился уже несколько часов, угрожая сорвать крыши зданий, снести кафе и сбросить его в реку, унести любого, кто выйдет наружу и приблизится к берегу или осмелится взобраться на палубу какого-нибудь судна, пляшущего на натянутом до предела канате.
4
Куфия — шелковый платок, укрепляемый на голове при помощи укаля.