Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)
Шрифт:
— Председателя колхоза убило! — закричала какая-то женщина, и потянулись к развалинам соседи и дети, столпились у двух тел, на снегу лежавших.
Банов, осмелев, тоже поднялся, подошел. Председатель и председательша были мертвы.
— Хорошо, дети на улице играли!.. — сказала какая-то женщина. — Ой, сиротки теперь… — тут же завыла она и закрыла лицо руками.
— Не надо, товарищи! — предупредил один в кожанке. — У нашей страны сирот нет! Мы их возьмем с собой, определим в суворовское училище…
— Так там же две дивчины
— Девочек — в кулибинское училище, хлопца — в суворовское! — подвел черту под разговором один в кожанке.
— О! Вот эта штука! — крикнул вдруг красноармеец, копавшийся в развалинах.
Все обернулись.
Красноармеец нес в руках большой, размером с человечью голову, черный камень.
— Тяжелый дюже!.. — подойдя к толпе, сказал красноармеец и дал кому-то подержать его для доказательства своих слов.
— …А у вас с собой случаем свежих газет нет? — спросил вдруг Мечтатель и посмотрел на Банова. — Товарищ! Товарищ? А?
Банов открыл глаза. В голове шумело, все-таки разве сидя поспишь?
— Газет свежих случаем нет? — спрашивал Мечтатель.
— Не, нет, не взял… — забормотал директор школы.
— Ну, а может, вы так новости знаете? Что там? Банов напряг память. Единственное, что он хорошо помнил, — это указ о переименовании товарища Калинина в товарища Тверина.
— Товарища Калинина в товарища Тверина переименовали… — проговорил Банов и задумался над другими новостями, пытаясь их вспомнить.
— Переименовали?.. — Кремлевского Мечтателя эта новость заинтересовала — А вы не знаете, голубчик, только его переименовали или кого-нибудь еще?
— Кажется, только его… — ответил Банов.
— А… а может быть, вы слышали… Может быть, меня тоже переименовали?
Банов напрягся.
— Да нет! — сказал он уважительно. — Нет, разве можно…
— Ну, может, просто об этом не сообщили… — продолжал Мечтатель. — Я вот стал письма получать, вроде как мне пишут, а на конверте «Москва, Кремль, ЭкваПырисю»… очень как-то не по-русски звучит, но письма —точно мне…
Банов не знал, что ответить.
— Может, это ошибка? — спросила Клара.
— Может, — сказал Мечтатель, но лицо его выражало в этот момент крайнюю озабоченность. — Очень много писем таких приходит! Я вот на одно отвечал и както машинально подписал тоже — Эква-Пырись… . — Может, это просто ваша фамилия так на иностранный язык переводится? — предположила Клара.
— А-а… — кивнул Кремлевский Мечтатель. — Да… наверно, перевод…
— У вас такой хороший костюм, — решив отвлечь Мечтателя от тяжелых мыслей, сказала Клара.
— Вам нравится? — обрадовался он. — Жилетка просто прекрасная, вы не поверите — одиннадцать карманчиков. Таких жилеток даже до революции не было!..
«Почему „даже“?» — подумал Банов, но ничего не сказал.
Вдруг послышался свист.
— Птичка? — поднял указательный палец вверх Мечтатель.
Банов напряг слух.
Снова прозвучал свист, уже погромче, и тут же откуда-то из-за шалашика донеслось чье-то мурлыканье.
Банов вскочил на ноги. Так напряженно глянул на Клару, что и она поднялась.
— Бежим! — шепотом крикнул директор школы и понесся первый туда, где они расстались с Карповичем, на другую сторону холма.
Забежав за горб, Банов упал на землю.
Клара, запыхавшись, присела рядом.
Отдышавшись, они подползли к самому верхнему краю холма и выглянули оттуда.
Перед Мечтателем стоял солдатик с трехэтажным обеденным судком. Он что-то рассказывал старику, а тот в ответ улыбался. Потом, оглянувшись по сторонам, солдатик пожал Мечтателю руку и как-то по-приятельски похлопал его по плечу.
Ошарашенная Клара посмотрела на Банова.
— Как так можно? — спросила она. Банов пожал плечами. На землю упали первые капли дождя. Кремлевский Мечтатель с трехэтажным судком в руке забежал в свой шалашик.
Банов и Клара поднялись, пошли искать Карповича.
Глава 11
Вечером над новопалестинским холмом снова жужжали самолеты, пролетая высоко, большими стаями, направляясь вслед за уходящим солнцем. Первое время все жители задирали головы вверх, в удивлении провожая взглядами этих невиданных здесь прежде железных птиц с красными звездами на крыльях. Но на третий день интерес к пролетавшим самолетам пропал и особого внимания на них больше не обращали.
Жизнь продолжалась, поля вокруг Новых Палестин зеленели. Текла спокойно речка, на берегу которой дымила ежедневно своей трубой коптильня Захара, где, кроме самого коптильщика, жил теперь и однорукий Петр. Захар выходил его да так и оставил у себя, и теперь этот малорослый мужичок, весь исполненный благодарности и любви к Захару, всячески пытался помогать ему и быть полезным, хватаясь за любое дело, для исполнения какого одной правой руки было достаточно. Благо, таких дел в коптильне хватало, и Захар быстро ощутил, как с появлением помощника заспорилась его работа.
Теперь они вдвоем за несколько минут могли еще в горячей коптильной камере печки поснимать уже закопченное мясо и навесить на чугунные крючья свежее. А по вечерам сидели они за деревянным столом у окна и пили всякие отвары, наслаждаясь иногда больше обоюдным молчанием, чем малозначительными разговорами.
В домике всегда было тепло и сухо, и пахло всегда удивительно приятно и аппетитно, не говоря уже о том, что ели они отдельно от коммуны и никаких упреков за это не имели.
Перед сном Петр обычно выходил к речке ополоснуться. Однажды, когда затихли уже самолеты, выйдя на берег, Петр услышал голоса и притаился. Был он мужичком стеснительным и избегал всяких ненужных встреч с людьми, особенно после того, как вместо руки заимел длинный, но бесполезный обрубок.