Судьба разведчика
Шрифт:
Это было очень кстати. После случившегося неприятно оставаться рядом с Ланским. Без долгих размышлений Василий взял свой чемодан и приготовился шагать через лежащих. Но вовремя спохватился: «Нехорошо так бросить друзей».
— А в комнате отдыха ещё три места не найдется? — спросил он.
— Нет, могу устроить только одного.
Ромашкин смотрел на сапера и курсанта — как быть?
— Иди, — сказал капитан, — зачем здесь маяться, если есть возможность отдохнуть по-человечески.
Василий кивнул и зашагал к двери.
Вышли в мокрую тьму. Ветер словно влажной марлей зашлепал по лицу.
— Вы все слышали?
— Спасибо вам, товарищ старший лейтенант.
— За что спасибо?
— Заступились за женщин.
Ромашкин предполагал, что кассирша ведет его в гостиницу или в комнату отдыха для летного состава, где хочет устроить в порядке исключения. Но они вошли в подъезд с запахами домашней кухни. Не похоже, чтобы здесь размещалась гостиница.
Вынув из сумочки ключ, женщина отперла дверь на втором этаже. В светлом коридоре было три двери. За двумя из них слышались голоса. Одна из дверей распахнулась. Выглянула полная молодая блондинка в байковом бордовом халатике.
— Верочка пришла, — приветливо не то спросила, не то сообщила она тем, кто был за дверью, — да ещё с гостем! — Глаза соседки засветились любопытством.
Тут же отворилась другая дверь, из нее шагнула пожилая, с отекшими ногами, по-домашнему непричесанная женщина.
— Гость у Веры? — изумилась она и бесцеремонно стала рассматривать Василия. — Старший лейтенант. Красивый, — говорила она по мере осмотра. Глаза у нее были доброжелательные, тон шутливый, поэтому слова её хоть и смущали, но не были неприятными.
— Раздевайтесь, — сказала Вера и сняла пальто у вешалки. Ромашкин стянул шинель. Пожилая соседка воскликнула:
— Сколько наград! Однополчанин, Верочка?
— Да, вместе воевали.
— Вот как хорошо, очень рада за вас. — Блондинка, не стесняясь, спросила: — Есть чем угощать гостя-то? Если нет, возьмите у меня с белой головкой, не разливная. Петя вчера привез.
Вера посмотрела на Василия, глазами спросила: «Взять?» Он смущенно ответил:
— Не надо. Вы же знаете, я уже…
— Ну проходите, не стесняйтесь, — пригласила пожилая, будто звала в свою комнату.
Соседки явно уважали Верочку. И гости, видно, у нее бывали нечасто. То, что кассирша привела его не в гостиницу, а к себе, очень смутило Ромашкина, он чувствовал себя стесненно и рад был поскорей войти в комнату с глаз долой от соседок, хотя они и были приветливы.
Комнатка Веры оказалась крошечной. Меньше, чем прихожая. Здесь стояла одна солдатская железная кровать. В узком проходе между кроватью и стеной — тумбочка, на тумбочке зеркальце, пудра, флакончик духов. У самой двери стоял одинокий старинный стул. Его добротное, темное от времени дерево, желтая сеточка на спинке и тисненая ткань на сиденье очень не гармонировали с беленными известью стенами и больнично-казарменным убранством комнатки.
— Садитесь, — Вера указала на стул.
Ромашкин увидел по глазам: ей приятно, что у нее есть такой хороший стул и что гостю на нем будет удобно.
Василий поставил чемодан к спинке кровати, сел и с любопытством стал разглядывать Веру. Она стояла напротив, улыбалась и терпеливо ждала, когда он закончит осмотр.
Было ей лет
Карие глаза хоть и улыбались, но за улыбкой стояла грусть. И видно было, грусть в глазах Веры какая-то не временная, а отстоявшаяся. Что-то неладно в жизни этой девушки.
— Зачем вы привели меня к себе, вам одной тесно.
— Устроимся, товарищ старший лейтенант.
Ромашкин взглянул на кровать. Спать больше негде. Значит, ляжем вместе? Ему очень не хотелось, чтобы у этой доброй и, видно, не очень-то счастливой женщины прибавились неприятности.
— А что скажут ваши соседки?
Вера не переставала улыбаться:
— Пусть говорят что хотят… Да вы не думайте об этом, они хорошие.
— Я, собственно, не о себе, а о вас…
— Ладно, товарищ старший лейтенант, не сомневайтесь. Умываться будете? — она открыла тумбочку, подала чистое полотенце. — Идите в кухню, правая полочка моя, там мыло.
Василий медлил, не хотелось встречаться с женщинами.
Вера подошла к нему, расстегнула пуговки на его гимнастерке.
— Поднимите руки.
Он поднял. Вера потянула гимнастерку вверх, сняла её и велела:
— Идите.
Василий вышел в коридор, несмело шагнул в кухню. В ней никого не было. Зеленый рукомойник с висячим железным стерженьком — один на всех жильцов. Ромашкин взял мыло с правой полочки, осторожно поднимал и опускал стерженек, старался не греметь, чтобы не вышли из своих комнат любопытные соседки. В комнатке Веры были готовы две постели. На кровати сияли ярко-белые простыни с крупными квадратами, как слежались они в сложенном виде. Другая постель па полу — между кроватью и стеной. Ромашкин решил, что нижняя для него, и стал стягивать сапоги.
— Теперь пойду умываться я, — сказала Вера. — Ваше место на кровати. Пока я вернусь, укладывайтесь.
«Только этого не хватало; хозяйка, женщина, будет спать на полу, а я, проезжий молодец, на её кровати», — подумал он, но возражать не стал, зная, что она будет настаивать и это затянется надолго. Как только хозяйка вышла, Василий тут же забрался под одеяло на полу. Приятная свежесть охватила его в чистой постели. Вспомнил душный, прокуренный зал аэропорта. «Вот предстояла ночка, не дай бог! Конечно, после фронтовых блиндажей, в тепле, в сухом помещении проспал бы безбедно со всеми, но все же в чистой постели куда приятней. Повезло. Только как быть с Верой? Пригласила она из уважения, как фронтовика, зная цену наградам, или же привела как мужчину? Может быть, скучно жить одной, видит, мужик не из болтливых, вот и привела. А соседки? Почему их не стесняется? Разговоры ведь пойдут. Пойдут ли? ещё неизвестно, каковы сами соседки. Кто у них за дверями, мужья или такие же, как я, страннички?»
— О! Я же велела вам, товарищ старший лейтенант, на кровать ложиться, — сказала Вера, глядя сверху вниз.
— Меня зовут Василий, фамилия Ромашкин, хватит по званию обращаться. — Ему снизу хорошо были видны её стройные полные ноги, он отвел глаза, чтобы она не заметила. Но она поняла это и отошла к стулу.
— Я потушу свет, а вы перейдите на кровать. — Щелкнул выключатель, и на некоторое время сделалось очень темно. Потом стали вырисовываться слабые контуры окна.
— Что же вы не переходите?