Судьба русского солдата
Шрифт:
2-я ДНО формировалась из полков Московского и Ленинского районов. В дивизию вошли артиллерийский и стрелковые полки, миномётная и разведрота, рота связи, сапёрный и санитарный батальоны, подразделения химзащиты и хозяйственные службы. Поскольку дивизия формировалась в основном в Московском районе Ленинграда, её решено было назвать «Московской». На бумаге штат дивизии выглядел укомплектованным более или менее правильно, но на деле проблемы и неразбериха были те же, что и в остальных ополченческих частях.
Явившись по месту своей военной службы, Кровлев при оформлении документов незамедлительно проинформировал новое начальство:
– Имею подготовку артиллериста!
– Очень хорошо, – отреагировало начальство в лице сутулого человека в очках, одетого в защитную гимнастёрку без знаков различия.
Начальство сделало какие-то отметки в документах вновь прибывшего… и направило Кровлева в пехоту. Что ж, артиллерийских орудий и миномётов в дивизии на тот момент катастрофически не хватало, и он отнёсся к своему направлению с пониманием. Тем более что вокруг собрались сотни людей самых разных специальностей, в том числе и военных. Кровлев смотрел на них и зримо осознавал, насколько всеобщим оказался порыв, приведший в ополчение такое большое число добровольцев. С феноменом добровольчества он сталкивался уже не впервые и знал его сильные стороны. Добровольческие части были наиболее стойкими под огнём. Потери пленными были в них наименьшими. К сожалению, убитыми и ранеными они теряли больше. Причём важно подчеркнуть, что речь идёт именно о добровольцах, а не о наёмниках. Видел он в своей жизни и такую категорию людей. И если она, как правило, характеризовалась высоким уровнем профессиональной военной подготовки, но исключительно корыстной мотивацией, то применительно к добровольцам всё обстояло совершенно иначе. Человека, решившего по собственным убеждениям отстаивать дело, в правоте которого он уверен, остановить невозможно. Чётко осознавая, за что они идут сражаться, следуя исключительно своему личному выбору, ополченцы были готовы отдать свои жизни в бою. К сожалению, спустя всего считаные недели так и получилось. Поскольку подготовить, снарядить и обеспечить их катастрофически не успевали. Вопрос, какую цену заплатили человеческими жизнями дивизии народного ополчения в боях лета-осени 1941 года, окажется чрезвычайно болезненным. Да, порыв был искренним и практически всеобщим. Но порыв не мог заменить отсутствия военного обучения, налаженного взаимодействия и хотя бы минимально приемлемого уровня снабжения. Как человек изрядно повоевавший, Кровлев знал, что умереть и победить – это не одно и то же. Впрочем, побед без жертв не бывает – это он тоже знал. Ну а вопрос, могла ли быть цена другой, задавать нужно точно не тем людям, которые явились и добровольно встали в строй. Да никто и не говорил тогда ни о чём подобном – они просто пришли и делали своё дело. Так, как они его понимали в тот момент…
Обмундирование получали на следующий день. Кровлеву выдали новый летний комплект, пилотку, поясной ремень и старый туркестанский мешок с застиранными чернильными кляксами на дне. Он сразу убрал в него котомку со своими немногочисленными личными вещами. Шинелей им не досталось. Противогазы и каски обещали привезти позже. Переодевшись, он стоял во дворе общежития среди других подгонявших обмундирование и снаряжение ополченцев и вытаскивал торчащие нитки из рукава наспех сшитой гимнастёрки, когда услышал за своей спиной:
– Справные у тебя сапоги, дядя. На что меняешь?
Кровлев обернулся. Перед ним стоял парень в подпоясанном ремнём пиджаке. Видимо, гимнастёрки уже закончились. И пилотки, похоже, тоже – на голове у парня была обычная гражданская кепка, а на ногах – ботинки с намотанными на защитные бриджи брезентовыми обмотками. Зато за спиной у парня был чёрный русский артиллерийский ранец. Какими судьбами сюда попал этот предмет снаряжения царской армии, судя по окружающим, ещё и в единичном экземпляре, можно было только гадать. Ранец навевал ностальгические воспоминания, но сапоги были важнее и практичнее. Кровлев чуть усмехнулся и отрицательно покачал головой:
– Не меняю.
За винтовками отправились пешим порядком в пакгаузы в район платформы «Воздухоплавательный парк» Витебской железной дороги. Их завели на складской двор и выстроили у пандуса. Объявили пятиминутный перекур. Стоя у распахнутой конторской двери, Кровлев невольно услышал обрывки разговора их ротного командира с начальником склада.
– Как нет трёхлинеек? – удивлённо спрашивал их ротный. Ротный был, как успел заметить и узнать Кровлев, довольно грамотный мужик, призванный из запаса после нескольких лет службы на командных должностях и направленный сейчас в ополчение. – Вообще нет?!
– Совершенно, – невозмутимо отвечал глухим басом майор-интендант. – Остались только иностранные системы.
– И где я к ним возьму боеприпасы на фронте?
Немая сцена. Кровлев чуть скосил глаза в дверной проём и увидел, как интендант молча разводит руками.
– Вы понимаете, что после израсходования носимого запаса все эти иностранные винтовки будут не полезнее палок?
Интендант пожал плечами:
– Чем богаты. Всё, что осталось…
Какое-то время из конторки раздавалось только шуршание бумаг. Затем опять послышался голос их ротного, теперь недоумённый:
– Погодите, погодите, вы хотите сказать, что даже одну роту не в состоянии вооружить винтовками одной системы?
– Я же говорю вам, больше ничего нет. Даже с полигона рядом всё оружие, что было, собрали и выдали, – интендантский бас звучал совсем приглушённо.
– Замечательно! – ротный в отчаянии хлопнул себя ладонями по бёдрам. – То есть у меня один взвод будет с английскими Энфилдами, другой с австрийскими Манлихерами, третий с французскими Лебелями?
– Могу предложить ещё японские Арисаки. Осталось несколько штук.
– Это юмор у вас такой? Вы хоть в курсе, что это всё винтовки под разный боеприпас?
– Послушайте, я в курсе. Но других вариантов действительно нет. Если не верите, я покажу вам склад, – в непробиваемом до сей поры басе интенданта теперь просквозила неподдельная обида. – Можете убедиться сами.
Ещё минуту шуршали бумаги. Ротный тяжело сопел, подписывая какие-то ведомости.
– Вчера даже автомат Фёдорова выдал, – тихо говорил интендант. – Помните такую систему?
Ротный, не отрываясь от бумаг, в которых он что-то сосредоточенно писал, молча кивнул. Через минуту поднял глаза на собеседника и спросил с надеждой:
– А винтовки Маузера есть? Может, хоть трофейными боеприпасами потом разживёмся.
– Только старого образца, да и то десятка два, – проговорил интендант и отвернулся.
– Твою ж мать… – вырвалось у ротного. Почесав затылок, он проговорил после короткой паузы: – Нет уж, оставьте такие «маузеры» себе. Иначе я совсем с ума сойду с этим стрелковым зоопарком и боеприпасами к нему.
– Вы думаете, я не понимаю, в каком вы положении оказываетесь с боепитанием? Но поверьте, я сделать ничего не могу, – в очередной раз развёл руками интендант. – Патроны отдам все, что есть. Но их немного…
Закончив заполнять бумаги, ротный взглянул на майора. Проговорил, тяжело вздохнув:
– Н-да, коллекция у вас, конечно, достойная уважения. Но она для музея, а не для фронта. Ладно, раз других вариантов нет – давайте начинать выдачу…
Взводу, в котором состоял Кровлев, достались длинные французские винтовки системы Лебеля. Их выдавал под сводами старого, дореволюционной постройки, складского здания из красного кирпича пожилой красноармеец в ватнике.
– А штыки к винтовкам есть? – спросил красноармейца Кровлев, когда очередь дошла до него.