Судьба венценосных братьев. Дневники великого князя Константина Константиновича

Вострышев Михаил Иванович

«Небогатые, незнакомые с украшениями дома и домики рассчитаны больше на уютность, чем напоказ».

«Бедная природой, Норвегия богата трудолюбием своего народа. Глядя на эти нагроможденные друг на друга мертвые скалы, невольно спрашиваешь себя: чем же живут здесь люди? Когда вы проходите между горами от села к селу, все становится понятным. Здесь всякий клочок земли обработан заботливой рукой и ничего не пропадает даром».

В отличие от М.М., великий князь за время плавания ни разу ради любопытства не спустился в машинное отделение фрегата, никогда не беседовал с матросами, не сумел подметить ни одной отличительной

черты европейской жизни по сравнению с русской. У него иные заботы, иные впечатления:

«Я начинаю отчаиваться, так мало знаю из службы, и как научиться?» (11 сентября 1876 г.).

«Я знаю, что до сих пор нисколько не испорчен нравственно. Я с таким же удовольствием молюсь и читаю Евангелие, как и прежде. Одно нехорошо – это моя страсть говорить так называемые «пикантные» двусмысленности. Непременно постараюсь останавливать себя» (11 октября 1876 г.).

«Мне было грустно, и я думал о смерти» (12 марта 1877 г.).

Даже читая книги, Константин Константинович выискивает созвучные своему мрачному настроению мысли, подгоняет героев под себя или, наоборот, себя под героев. Например, в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского он подмечает: «…в характере Раскольникова [есть] черты, подходящие под мою натуру; мне кажется, я, как и он, очень склонен к сумасшествию» (7 апреля 1877 г.).

В научном труде Г. Т. Бокля «История цивилизации в Англии» он тоже сумел обнаружить свое:

«Перед завтраком я вычитал из Бокля о гордости и тщеславии. Заключил, что я тщеславен, потому и всякие наружные отличия, как-то: мундиры, чины, меня прельщают и я не нахожу источника своего достоинства в собственной душе» (23 апреля 1877 г.).

В море на девятнадцатом году жизни великий князь, который спустя несколько лет станет известным поэтом под псевдонимом «К.Р.» (Константин Романов), пишет одно из первых своих лирических стихотворений. В этом возрасте обычно истинные поэты уже создают шедевры. Поздно расстающийся с детством Константин Константинович сочиняет вирши, от которых веет любительской литературщиной и глухотой к слову:

Вижу ль глаза твои,Лазурью глубокие,Душа им навстречуИз груди просится.И как-то весело,И хочется плакать,И так бы на шеюТебе я кинулся.

Сочинены эти строки не под впечатлением от встречи с женщиной. Перед автором витал образ молодого красивого офицера Меньшикова, с которым он ежедневно встречался в кают-компании и на палубе.

Уже в двенадцать-тринадцать лет Константин Константинович стал влюбляться в подтянутых красивых военных. Временами нахлынет чувство – и ничего с собой невозможно поделать, хочется видеть возлюбленного, беседовать с ним, мечтать о дружбе. Вскоре волна схлынет, а через месяц-другой – новая волна. За несколько месяцев до отправления в плавание великий князь страстно влюбляется в гусара Дмитрия Голицына. Они так и не познакомились, но влюбленному больше, чем реальная дружба, необходимо душевное волнение, он рад страдать, издалека наблюдая за обожаемым человеком.

«У меня странный характер, я обожаю красоту, но вовсе не женскую – красоту мужественную» (16 июня 1876 г.).

«Мужская красота меня соблазняет» (7 июля 1876 г.).

«Скучна мне и мысль о любви к женщине» (8 июля 1876 г.).

На фрегате Константин Константинович почти сразу забыл Димку: вспыхнула новая любовь. Сердце радостно бьется, когда он слышит шаги Меньшикова, его голос или сидит в его кресле в кают-компании. Хочется все чаще видеть его, ходить за ним по пятам, дотронуться до плеча, погладить, поверять ему свои тайны.

Константин Константинович пытается по-детски хитрить перед самим собою, придумывая объяснение своей страсти к мужчинам:

«До сих пор мысль о любви к женщине мне скучна и противна, я хочу силу, свободу, лихое молодечество, удаль» (3 сентября 1876 г.).

И все же, находясь в плавании, постоянно общаясь с морскими офицерами, которые частенько рассказывают о своих победах над женщинами, а в портах спешат посетить публичный дом, великий князь приходит к мысли, что «любовь к мужчине в восемнадцать лет так неестественна» (26 декабря 1876 г.). Он пытается сдерживает свои порывы, «чтоб не дать воле рукам и не погладить его» (8 ноября 1876 г.).

Офицер Меньшиков, догадываясь о чувствах повсюду преследующего его великого князя, предостерегает его, объясняя, что недопустимо для юноши постоянно сидеть у чужой каюты – так недалеко и до того, чтобы стать посмешищем команды. Константин Константинович пытается последовать совету Меньшикова и подавить в себе неестественные чувства, но это плохо удается.

Может быть, встречай он на своем пути не только чопорных княжон и графинь, но и девиц попроще, отношение к женщине стало бы более чувствительным. Живя же целомудренной затворнической жизнью в кругу семьи, он даже о том, зачем ложатся в одну постель мужчина и женщина, узнал лишь из разговоров моряков, когда ему уже шел девятнадцатый год жизни.

«Я прежде не понимал, отчего иногда мы видим муху, сидящую на мухе. Я теперь узнал, что ни одни животные это делают, что это есть неизбежный закон природы» (15 октября 1876 г.).

Морские офицеры, по-своему грубый циничный народ, затащили в Нью-Йорке великого князя с собой в публичный дом. Каждый выбрал себе женщину, одни распивали с ними внизу шампанское, другие уже поднялись в нумера. Лишь робкий и несчастный Константин Константинович так и не поднялся наверх, оставшись девственником.

«Меня окружили женщины. Я их, видимо, интересовал. Они мне говорили, что я красив, хорош; трогали меня, жались. Одна совсем села на меня, положила руки на мои плечи, мое колено находилось между ее ног – и я не чувствовал никакой похоти или страсти» (17 марта 1877 г.).

Но этот день не прошел бесследно. Константин Константинович относился к тем натурам, которых трудно разжечь извне, зато он легко сам разжигал себя. Искра была брошена, и огонь тлел в груди несколько дней, мысленно великий князь вновь и вновь переносился на 27-ю улицу Нью-Йорка, где опростоволосился перед товарищами. И вот спустя месяц, когда он по обыкновению утром читал учебник морской практики, пламя вспыхнуло, чувство, что он должен побывать у женщины, завладело им бесповоротно.