Судьба животных. О лошадях, апокалипсисе и живописи как пророчестве

Morgan Meis

THE FATE OF THE ANIMALS

On Horses, the Apocalypse, and Painting as Prophecy

В 2011 году я ходил в Музей современного искусства в Нью-Йорке на одну выставку. Называлась она «Немецкий экспрессионизм: импульс графики». В целом ту выставку я помню обрывочно. Но что помню – так это картину Франца Марка «Вселенская корова», которую тот написал в 1913 году.

Может, это все потому, что я много тогда общался с животными, но картина меня зацепила. По большей части, думаю, из-за глаз. Глаз той коровы. Глядели когда-нибудь живой корове в глаза? Точно вам говорю – становится жутковато. Коровы же, как считается, очень тупые. Пожалуй, что так. Как бы

то ни было, это неважно. Дело не в интеллекте как таковом. Когда я взглянул в коровьи глаза где-то на лоне природы на севере штата Нью-Йорк, со мною что-то случилось – со мною случилось то, что нечто взглянуло в ответ. Создание, которое взглянуло в ответ, глядело спокойно и важно, будто с упреком. Не то чтобы корова сердилась. Она не сердилась. Корова просто глядела на меня. Упрек я выдумал сам, поскольку его ощутил. Пред лицом молчаливого и немигающего коровьего взгляда собственная разумность показалась мне жалкой и несущественной. Не выдержав, я отвернулся.

Затем, по прошествии скольких-то недель или месяцев, я столкнулся с той самой коровой на картине Франца Марка. Корова красного цвета. Она громоздится в центре картины, а вокруг сплетаются пейзаж и абстракция – такой у Марка тогда, прямо перед началом Первой мировой, был стиль. И черт меня побери, если я не узнал тех глаз – или, точнее говоря, того глаза. Левый глаз той красной коровы, следящий за всем бесконечным и терпеливым взглядом, – это сердце картины.

Марком я никогда особо не интересовался – пока не увидел эту картину. Спустя год или вроде того (точного времени не припомню) я набрел на издание писем Марка, которые тот отправлял своей жене Марии уже в бытность солдатом на Великой войне. Письма были настолько сильные, что их трудно было читать. Этот мужик, думал я. Он был живой. Какой же он был живой. И вот он здесь, по-прежнему жив в этих письмах – живее всех живых на мощнейших полотнах, которые написал в годы непосредственно перед началом Первой мировой.

Спустя некоторое время я отправился посмотреть одну из картин Марка в город Базель, это Швейцария. Картина называется «Судьба животных». В Базель я поехал на машине в компании моего дорогого друга Аббаса Разы – он живет в горном редуте в Бриксене, это Италия. По дороге мы угодили в жесточайшую вьюгу. Никогда не забуду ни краткую эту поездку, ни чувство, когда стоишь в музее перед огромной картиной. Из всех этих переживаний и мыслей, которые благодаря им прорвались наружу, и родилась эта книжка. Это вторая часть моей, как я ее называю, «Трилогии трех полотен», которая подхватывает какие-то идеи и темы из первой книжки – «Пьяного Силена». Но эту книжку можно читать независимо. Посвящаю ее моему вышеупомянутому другу, С. Аббасу Разе, и еще тому другу, которого мне так и не довелось встретить, – Францу Марку.

Несколько лет назад я купил одну книжку. Почему – не припомню, уж точно не из-за обложки или оформления, хотя часто я беру книжки именно из-за них. Порой книжка просто выглядит интересно, ее внешний вид во мне отзывается – и я достаю бумажник. Часто я не могу устоять перед книгами, изданными где-то на рубеже 1960-х – 1970-х годов. А еще иногда книжка оформлена столь убого, что это само по себе интригует. Так было и с этой книжкой.

Купленная мной книжка – английский перевод писем, которые сочинял жене художник Франц Марк. Тоненькое, в твердом переплете издание Peter Lang, серия American University Studies. На обложке доставшегося мне артефакта – порядка шести разных шрифтов. Какие-то слова закурсивлены, прочие нет. Кегли тоже шалят, и весьма

ощутимо. Чувство такое, будто за минуту до типографии окончательный макет очутился в руках у маленькой девочки, и она тут же стала играть с ним и все менять, как ей вздумается.

Вошедшие в сборник письма датируются с сентября 1914 года по март 1916-го. 4 марта 1916 года корреспонденция резко обрывается. Это была битва при Вердене, в тот день в голову Францу Марку прилетел осколок снаряда. Умер он не на месте, но и не сильно позже. Ему было 36 лет.

После кончины супруга Мария Марк сделала подборку его писем для берлинского издательства Paul Cassirer. Было это в 1920-м. Издание вышло под заголовком Briefe, Aufzeichnungen, Aphorismen («Письма, заметки, афоризмы»). Таким вот маршрутом эти личные послания, написанные рукой погибшего в битве при Вердене немецкого солдата, были обнародованы по-английски. «„Письма с войны“ Франца Марка относятся к сокровищам немецкой литературы XX века», – гласит первая же фраза в предисловии к оригинальному изданию писем Марка в R. Piper & Co. Этого я, покупая книжку, не знал. Не знал, что это сокровище. А может, и знал. Может, каким-то образом я и вправду знал, что это сокровище. Мне досталось сокровище – а я об этом и знал, и не знал.

Дата на самом первом из писем Марка, которое было написано почти за два года до его гибели под Верденом, – «1 сентября (1914), осень!» Первое предложение: «Сегодня впервые стояли в дозоре, я и еще восемнадцать человек; дивная осенняя ночь, усыпанный звездами небосклон – очень трогательно». Последнее из писем отправлено из-под Вердена в день его смерти и начинается так: «Дорогая, представь себе: сегодня получил письмецо от людей, у которых был расквартирован в Максштадте (Лотарингия), а внутри – твое письмо на день рождения». Ближе к концу этого последнего своего письма Марк говорит: «Не беспокойся, я справлюсь, и здоровье мое в порядке». Спустя несколько часов его не стало.

Битва при Вердене (хотя в Первую мировую вообще было много в высшей степени поразительных и ужасных сражений) – она уникальная. Некоторые до сих пор разбирают ее по косточкам. Прослеживают передвижения войск и прочие замысловатые военные подробности. Знают наперечет имена участвовавших в ней генералов и офицеров рангом помладше. Для этого нужна некоторая дотошность, некоторый тип мышления. Его уместно будет назвать «клиническим» – со всем позитивным и негативным, что несет это слово. У меня такого клинического мышления нет. Я и «клиническое» – это как чемпион мира по боксу и нейрохирургия.

По правде, есть у меня подозрение, что люди, которые как с писаной торбой носятся со всеми этими подробностями про Верден, пытаются своим вроде как бесстрастным подходом что-то взять под контроль. Что-то насчет этой битвы невыносимо для них – для чего-то у них внутри. Все эти факты про битву, ее реальность, что она в принципе когда-то была – это играет на некоем чувстве, некоем глубинном отчаянии или страхе. Исследовать эту битву значит совершить на этот страх вылазку – взять его в кольцо, так сказать, всякими аналитическими инструментами, которые у нас есть.

Но нет ли тут и желания? Может, тут страх вперемешку с желанием? Человек, который исследует Верден клиническим способом, не знает, что ему делать с этой мощной взвесью из страха с желанием, и такие вот люди становятся ботаниками – притом, что, наверное, на самом деле в глубине души им хочется ринуться в эту битву, реально участвовать в этой битве, убивать в этой битве и умереть в этой битве – хотя в каком-то ином еще смысле им бы ни в коем случае этого не хотелось. Им хочется, но и не хочется. Изучая ту битву с безопасного расстояния и участвуя в ней таким образом, они получают какое-то удовольствие, но это же расстояние вместе с тем – своего рода пытка.