Суер-Выер и много чего ещё
Шрифт:
Теперь о самой игре, о её незамысловатых правилах.
Правила очень простые.
Вот корабль, вот море и острова. Надо плыть по этому морю и открывать эти самые острова. Заносить открытые острова в кадастр и плыть дальше. А в свободное от открывания островов время заниматься обычными судовыми делами: пришивать пуговицы, развязывать морские узлы, косить траву вокруг бизань-мачты, варить моллюсков.
Да, чуть не забыли сказать про самое главное: кто в игре победитель и какая ему с этого выгода.
С победителем просто. Кто первый доберётся до Острова Истины, тот и выиграл. И в награду ему, естественно, достается
Правда, странное дело – выиграть-то он вроде бы выиграл, но идёт себе этот выигравший по Острову Истины, кругом её, естественно, до хрена, идёт он себе, значит, идёт, разглядывает лица девушек и деревьев, перья птиц и товарные вагоны, хозблоки и профиль Данте – а за ним (!) тихонечко движется океан. И сокращается островок, съедается, убивает его идущий своими собственными шагами; обернётся, дойдя до края, – а сзади уже вода. И впереди и сзади.
Вот такие интересные игры встречаются иногда на пергаментах.
Говоря по правде, игра эта очень древняя. В неё играли ещё в те времена, когда мир держался на трёх китах, а Земля была плоская и загадочная, как рыба вобла.
О путешествиях и невиданных островах писали древние греки и Лукиан, Плиний и Марко Поло. Они описаны у древних китайцев в «Каталоге гор и морей» и в путешествиях Синдбада из «Тысячи и одной ночи», в кельтском эпосе и русских народных сказках.
Острова, на которых живут циклопы и тененоги, псоглавцы и царь Салтан; а ещё – ипопеды, то есть люди с копытами вместо ног; а ещё – бородатые женщины и люди без рта, пьющие через специальную трубочку; а ещё – Робинзон Крузо, капитан Немо и Максим Горький. Все они описаны, зарисованы и выставлены на народное обозрение – в сушёном или заспиртованном виде.
Идёшь, смотришь, щупаешь, пьёшь, закусываешь, берёшь ещё.
И вроде бы как даже приелось.
Но вдруг из-за какой-нибудь сухой груши выходят два человека: матрос Юрий Коваль и мэтр Франсуа Рабле. Смеются и тебе говорят: ну что, говорят, плывём?
Ты даже не спрашиваешь куда, потому что и так понятно: в руке у мэтра Рабле початая Божественная Бутылка, а матрос Юрий Коваль уже щёлкает по ней ногтем, и Бутылка отвечает звонким человеческим голосом: «ТРИНК».
P. S. Ковалю не повезло с «Суером-Выером». Не потому не повезло, что писатель умер, так и не увидев полной версии изданного романа, не в смерти дело. Смерть для писателя дело наживное, главное – чтобы книжки его читали. Не повезло потому, что интеллектуальная среда, в которой в основном складывается мнение о той или иной новой книге, к 1995 году (первая, журнальная публикация «Суера») была пресыщена и обилием новых имён, и обилием старых авторов с книгами, которые они держали в столе до поры до времени, и вот наконец дождались, выдали их, обтерев с них плесень, на суд читателей, и обилием лавины псевдолитературы, выплеснувшейся на волне перестройки и случившейся в стране демократии.
По идее, чтобы книгу прочли и оценили правильно, нужен читательский книжный голод. Хорошо бы изъять всю напечатанную в мире литературу. Отключить интернет. Вырубить электричество. Вернуться в догутенбергово состояние. Залезть в пещеры. Правда, голод физический быстро пересилит голод культурный, будет не до чтения – выжить бы.
У каждого человека, если он не житель пустыни, есть в жизни своя река.
Ковалю была подарена Яуза.
Ограждена от нас гранитом, Как воробей, невелика, Под небом, осенью залитым, Течёт забытая река. В ней отражаются антенны, Пустые окна, чердаки, В ней стынут хлопья мыльной пены, Преображаясь в островки… Она течёт неторопливо Всё от креста и до креста, И даже кажется красивой С Преображенского моста…Пишу осенью, в октябре. В глазах у меня Фонтанка, река моего сердца. В голове моей звучит песня Юрия Коваля про Яузу.
На нашей набережной осень, За тополями старый дом, Дом двадцать семь, квартира восемь, В котором мы ещё живём.«В котором мы ещё живём»…
Грустно.
А грустно кончать не хочется.
Коваль человек весёлый.
Расскажу-ка я на закуску историю о Сергее Михалкове, как он Гавану брал. Услышал я её в телевизоре от художника Виктора Чижикова, друга Юрия Коваля, письменный вариант рассказа найти не смог, хотя и перерыл весь интернет.
Дело было в ЦДЛ, на очередном юбилее живого классика. Зал битком, кроме писателей, в нём представители братских литератур, делегаты от стран соцлагеря, и каждый обязан выйти к юбиляру с поздравительной речью.
Вот выходит на сцену представитель Болгарии, поздравляет.
– Как же, помню Болгарию, – дружелюбно говорит юбиляр. – Когда мы в сорок четвёртом брали Софию… – и что-то говорит дальше.
Болгарина сменяет поляк. Цветы, поздравления.
– Да, Польша, а как же, помню, – говорит Михалков. – Когда мы в сорок пятом брали Варшаву…
Поздравляет представитель Чехословакии.
Михалков:
– Конечно, помню Чехословакию. Когда мы брали Прагу…
То же самое делегату от ГДР – про Берлин.
Настал момент для представителя Кубы.
Выходит кубинец, говорит речь.
И тут из зала раздаётся голос Юрия Коваля:
– А вот когда мы брали Гавану…
По-моему, история замечательная. На ней я и ставлю точку в разговоре о Юрии Ковале.
Наверное, как велят правила, нужно было бы дать читателю биографию Юрия Коваля, раз уж я, грешный, взялся написать предисловие к этой книге.
Каюсь, биографии я не дал.