Сулейман. Султан Востока
Шрифт:
Старый царедворец с ослабевшим зрением мог рассмотреть лишь многоцветье павильонов, трепещущие стяги, золотой блеск подстилки, покрывавшей пол под Пьедесталом счастья, рядом с которым он сидел. Но он видел находившихся поодаль двух иностранцев, в тускло-коричневом облачении, поскольку одежду зеленого цвета — цвета ислама, а также белого — цвета султана, желто-голубого — цвета янычар и красного — цвета шаровар сипахи носить христианам и евреям не разрешалось.
А дело в том, что их было только двое, Гритти и Мосениго! Султан пригласил на праздник Франциска I и дожа Великолепной Синьоры. Однако Франциск уклонился от приезда, пообещав,
Дож Андреа Гритти, отец Луиджи, прислал со своим чрезвычайным посланником подарки. Сулейман чувствовал раздражение от сознания того, что ни один из правителей Европы, искавших у него помощи или союза, не пожелал стать его гостем. Фактически они не приняли султана в свое сообщество. И Сулейман догадывался, по какой причине. В глазах европейцев он был чужим, язычником. Его, великого турка, они воспринимали как воплощение исламского учения пророка и, соответственно, символ восточного коварства. Султан сомневался, что Франциск или Карл когда-либо разговаривали с мусульманином с глазу на глаз. Между тем сам он постоянно общался со многими мусульманами…
Взглянув за расположение ипподрома, Сулейман заметил, что по голубой поверхности Мраморного моря движутся паруса. Это входили в бухту греческие рыбацкие шхуны. В тех местах, где плавали мальчишки и сновали быстрые каики, стояли на якорях венецианские галеоны. Иностранцы чувствовали себя в его водах как дома. Рядом с Сулейманом муфтий, одетый как подобает религиозному авторитету, слушал, прикрыв глаза, вибрирующий голос чтеца Корана. Голос, произносящий нараспев строки Священной Книги, поднимался в экстазе до самых высоких нот и эхом проносился над ареной ипподрома. Молодой чтец, вспотев от напряжения, поднял вверх сомкнутые руки. Затем схватился за грудь и рухнул на колени, понизив голос.
— Что заставило его упасть? — спросил тихонько Мосениго. — Удар кинжала?
Гритти покачал головой:
— Его собственное усердие. Вероятно, парень постился всю ночь, чтобы подготовиться к чтению. Он ведь читал их «Pater Noster».
Гритти сумел щедро вознаградить себя за службу Ибрагиму, который, в свою очередь, обладал способностью извлекать максимум выгоды из каждой торговой сделки, совершавшейся под его контролем. В то время как Ибрагим приобретал ливрейных слуг, роскошные конюшни, драгоценные камни, инкрустированные золотом седла и одежду, соперничавшую в роскоши с султанской («Сулейман не отказывает ему ни в чем», — заверял Гритти своего собеседника), Луиджи расширил свое имение и увеличил запас прекрасных драгоценных камней, которые можно было поместить в кошелек у пояса и продать на любом рынке. Несмотря на свое нынешнее высокое положение, сына дожа не покидало ощущение того, что с каждым годом он искушает свою судьбу все больше, будучи посредником между турками и венецианцами.
— Их дервиши танцуют и молятся одновременно, — продолжал Гритти. — Для этого нужно, как минимум, внутреннее воодушевление. Вы обратили на это внимание, ваше высочество?
— Меня больше поразило их молчание. В своих мечетях они умолкают, словно отрешаются от мира.
— Молчание может прикрывать интенсивную работу мысли. Пантера беззвучно подкрадывается, прежде чем наброситься на жертву. Болтун же не опаснее ревущего осла. А их новые мечети, одна прекраснее другой, с гигантскими каменными колоннами и золотыми
Пробормотав из вежливости согласие, Мосениго продолжал удивляться. Странно, что эти турки воздвигают колоссальные сооружения лишь для мертвых и молитв. Нет ли у них культа мертвых, которым они поклоняются таким образом? Больше всего Мосениго беспокоило то, что мистические турки ввели десятипроцентную пошлину на импорт из Венеции, потому что сам он, как Гритти, был тесно связан с венецианской торговлей и политикой. Тревожила его также и негативная реакция Гритти на последнюю инициативу Парижа — Франциск призвал Великолепную республику присоединиться к союзу против Габсбургов и обеспечить поддержку союза со стороны турок. Беспокоила его и судьба города Кремоны, которым когда-то владело семейство Мосениго. Кремона и долина реки По от Франции — подходящая цена за это. Очень выгодная и безопасная цена. Однако извращенный ум Гритти почуял опасность во французской инициативе. Турки, сказал он, сейчас не доверяют Франциску, которого раньше хвалили, и уважают Карла, которого раньше презирали. Разумеется, мир между императором и турками был бы катастрофой для союза против Габсбургов…
— А нет ли у нас, венецианцев, культа мертвых? — неожиданно спросил Гритти. — Наши дворцы и картины не являются ли напоминанием о том, чего уже нет и что нужно восстанавливать? Но можем ли мы вернуть былое величие? Мы, ведущие морскую торговлю. — С необычной для него эмоциональностью Гритти воскликнул:
— Мы должны оставаться купцами и венецианцами, вот и все!
Посланник решил про себя, что ренегат добивается нейтралитета Венеции в предстоящей войне.
— Вот и все? — откликнулся он лениво. — Странно слышать это от драгомана Порты.
Гритти побелел от гнева, когда увидел, как в выражении лица собеседника промелькнуло нечто похожее на усмешку. Однако сдержался.
— В таком случае, ваше высочество, не выслушаете ли вы еще и это? Наш город, — произнес он медленно, — не должен ни при каких обстоятельствах втягиваться в войну с турками.
Мосениго кивнул. Он хорошо понимал, что конфликт между республикой и султаном лишил бы Луиджи доходного и влиятельного положения, которое он приобрел в Османской империи.
— Я воспользуюсь привилегией передать ваше мнение сиятельному отцу. Разве мы настолько глупы, чтобы противиться воле султана? — Посланник не без любопытства взглянул на причудливый шатер, где молчаливый стройный человек терпеливо ожидал, когда юный чтец выйдет из обморока и продолжит обличение гяуров. — Я расскажу вашему отцу о его величестве Сулеймане.
Гритти намеревался отправиться вместе с Мосениго в Венецию. Ведь теперь он располагал драгоценностями на сумму в четверть миллиона дукатов. Однако насмешливое отношение собеседника изменило его планы…
Между тем снова зазвучал голос юного чтеца Корана: «.., и скажи не таясь, что законно, а что запрещено, ибо ложью ты клевещешь на Аллаха. Те же, кто клевещут на Аллаха, не будут благоденствовать…»
Голос чтеца привлек внимание Сулеймана. Султан воспринимал близко к сердцу содержание Корана и медитации муфтия, сидевшего рядом. Он был столь же близок к ним, как далек от европейцев, которые говорили одно, а делали другое. Как много времени он потратил на то, чтобы внедрить лучшим умам падишахства идею присоединения к европейскому братству. Но где это самое братство?