Сумеречный клинок
Шрифт:
— Любой на ваш выбор, — усмехнулась Адель. — Но я бы посоветовала избегать Ремта, он вам не по зубам.
— Чего вы добиваетесь?
— Развлекаюсь.
— Вот как?
— Граф, — она стала вдруг серьезной, хотя улыбка и не сходила с ее губ, — я хотела спросить, осведомлен ли Евгений о вашей истинной природе?
— Пытаетесь запугать?
— И пытаться нечего, оборотень с лилией Калли на плече…
— Вы хотите меня погубить?
— Нет, я вас вербую, — еще шире улыбнулась женщина и как бы нечаянно прислонилась к плечу Александра: ни дать ни взять флиртует! Так все и подумают, а она…
«Она
— Так как?
— Будете изображать мою любовницу?
— Зачем же изображать? — подняла бровь Ада. — Вы мужчина видный, да еще одной со мной крови… Не вижу причин, чтобы отказать себе в удовольствии провести с вами ночь… или две.
«Сука!»
— Я польщен, — поклонился Александр. — Разрешите, баронесса, пригласить вас на танец?
На рассвете одиннадцатого цветня 1648 года на высокий берег могучей реки выехали из леса несколько всадников, причем двое из них вели в поводу вьючных лошадей и трех чистокровных скакунов — вороного, темно-гнедого [43] и каракового, [44] при том, что вороной ходил под женским седлом, а два других — под обычными. Река, несшая свои воды к далекому океану, называлась Фрай, а всхолмленная и покрытая девственными лесами местность, зажатая между рекой и хребтами Фронтира, имела множество названий на разных языках, но переводились все эти названия одинаково — «Межевая пуща». Места эти были малонаселенные, но лучшей охоты, чем в предгорьях Фронтира, нет и не было на всем Западе, от Норнана до Ландскруны.
43
Темно-гнедая — смесь коричневых и черных волос на корпусе, грива и хвост — черные.
44
Караковая — лошадь с черным окрасом корпуса, гривы и хвоста и с рыжими или коричневыми подпалинами на морде, вокруг глаз, под мышками и в пахах. Это самый темный вариант гнедой масти.
— Здесь, пожалуй, — сказал, оглядев местность, высокий крепкого сложения мужчина в простом — кожа и коричневое сукно — охотничьем костюме. Впрочем, конь, меч и, самое главное, осанка, взгляд и интонации правильной речи — выдавали в нем человека знатного происхождения и высокого положения.
— Предложение принято! — Его спутник говорил насмешливо, как бы заранее иронизируя надо всем, что скажет сам или скажут другие. Однако самым интересным в нем было то, что его, в сущности, не существовало. На сером в облаках коне сидело нечто облаченное в штаны и сапоги, сюртук и сорочку с жилетом, наличествовали даже перчатки и шляпа-котелок, но под полями шляпы клубилась тьма.
— Георг! — Мужчина в охотничьем костюме обернулся к молодому воину, следовавшему за ним, отстав всего на два лошадиных крупа. — Стреножьте лошадей, накройте стол и можете гулять.
— Но не долго, — добавил он спустя мгновение. — К обеду жду вас с добычей, и вот еще что. Если встретите баронессу, а я надеюсь, что так и произойдет, пригласите ее к обеду. Намекните, что она не появляется уже двое суток, и все мы ужасно соскучились.
— Будет исполнено, ваше сиятельство. — Воин коротко поклонился и, поворотив коня, принялся отдавать приказы двум своим спутникам, следившим за лошадьми.
— Думаешь, придет? — спросил несуществующий человек, которого в княжестве Чеан знали под именем Ремт Сюртук.
— А куда она денется? — вопросом на вопрос ответил, спешиваясь, граф ди Рёйтер. — Она, маршал, нуждается в нашем обществе ничуть не меньше, чем мы в ее. И потом, долг… Вы же понимаете!
— А о ком мы сейчас говорим? — спросил маршал де Бройх и тоже спрыгнул с коня. — О баронессе или о принцессе?
— Об обеих. — Гвидо ди Рёйтер передал поводья своего мышастого жеребца одному из сопровождавших их с маршалом воинов и не торопясь пошел к береговому обрыву.
— Нравится мне твой оптимизм, — усмехнулся маршал, но тоже подошел к самому краю.
Они стояли на высокой светлой скале, вертикально обрывавшейся прямо в кипящие воды Фрая, грохочущие на перекатах полусотней метров ниже. Река в этом месте имела ширину едва ли не в полмили, но если ближе к середине русла глубины позволяли судоходство, то под берегами скальные выходы и огромные валуны, оставшиеся здесь со времен «Великой зимы», заставляли реку яриться и громыхать, прорываясь сквозь каменные узости и преодолевая немалые препятствия.
— Красиво! — сказал маршал.
— Не то слово! — согласился ди Рёйтер.
— А о чем ты думаешь на самом деле?
— О Норне, разумеется.
— Не могу ничего возразить, но хотел бы заметить, что любовь застилает взгляд и туманит разум.
— Мило! — Говорить с человеком, глаз которого ты не видишь, как не знаешь и того, каково выражение его лица, совсем не просто, но Гвидо привык и порой даже забывал, что его собеседник, в сущности, всего лишь тень маршала де Бройха.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Ты и не обидел. Ты прав, ибо таковы проявления любви. К слову, это ведь я написал ту книжку, которую так любят в Семи Городах.
— Ну, я где-то так и думал, мастер Анонимус. — В голосе маршала звучало удовлетворение. — Есть там, понимаешь ли, пара фраз, которые мог написать только такой интеллектуальный павлин, как граф ди Рёйтер. К слову, я так и не понял, за что ее запретили в Империи?
— За непристойность, — усмехнулся Гвидо, вспоминая то чудное время. — Я был молод и сумасброден, и мне казалось, что любая мысль, любой факт жизни могут быть озвучены и уж тем более записаны на бумаге.
— Да, да, — хохотнул маршал, по-видимому, вспомнив несколько таких «мыслей» и «жизненных фактов» из книги своего друга. — Помнится, там было несколько пикантных мест.
— Ты имеешь в виду «формы любви»? — Ди Рёйтер смотрел вдаль, на темные кедровые и чуть более светлые сосновые леса на противоположном, чуть более низком берегу реки.
— Да, про «любовь к родине» — это было сильно. И все-таки скорее политически, чем эротически. Зато «позы любви» заставили покраснеть даже некоторых офицеров моего штаба. Честно говоря, я и сам покраснел, когда читал первый раз.