Сумерки над башнями

Баркер Клайв

На первый взгляд, все было очень просто. Криппс договорился с Мироненко о встрече, чтобы самолично провести с ним беседу. Дом в Шенеберге уже не раз использовался для подобных встреч и давно считался одним из самых надежных мест в городе. Однако в тот вечер оказалось, что это не так. Скорее всего, агенты КГБ выследили Мироненко и прошли за ним до самого дома, после чего попытались прервать встречу. Никто не видел, что там произошло, — оба агента, сопровождавшие Криппса — одним из которых был давний коллега Болларда Оделл, — были убиты; сам Криппс находился в коме.

— А Мироненко? — спросил Боллард.

Саклинг

пожал плечами.

— Вероятно, его увезли на родину, — сказал он.

Боллард почувствовал — в воздухе словно пронеслась волна, от которой несло ложью.

— Я тронут, что ты стараешься держать меня в курсе, — сказал он. — Только вот зачем?

— Но ведь вы с Оделлом были друзьями, разве не так? — последовал ответ. — Если Криппс уйдет со сцены, ты останешься практически в полном одиночестве.

— Вот как?

— Ты не обижайся, — поспешно добавил Саклинг, — но тебя считают потенциальным диссидентом.

— Ближе к делу, — сказал Боллард.

— А никакого дела и нет, — возразил Саклинг. — Я просто подумал, что тебе нужно знать о том, что случилось. Учти, я рискую головой.

— Очень мило, — сказал Боллард и остановился.

Саклинг прошел еще пару шагов, а когда обернулся, то увидел, что Боллард улыбается.

— Кто тебя прислал?

— Никто, — ответил Саклинг.

— Умный ход — дать мне знать, что обо мне болтают в руководстве. Я тебе чуть не поверил. Ты ужасно убедителен.

Саклинг не смог скрыть нервного тика, от которого сразу задергалась его щека.

— В чем меня подозревают? Они что, думают, что я вступил в сговор с Мироненко? Нет, не думаю, они же не дураки.

Саклинг грустно покачал головой, словно доктор, обнаруживший у пациента неизлечимую болезнь.

— Тебе нравится заводить себе врагов? — спросил он.

— Издержки профессии, понимаешь ли. Ничего, я к этому привык. А лишние враги мне не нужны.

— Кажется, нас ждут перемены, — сказал Саклинг. — Уверен, у тебя уже готовы все ответы.

— Да пошел ты со своими ответами, — любезно сказал Боллард. — Мне кажется, что пришло время задавать нужные вопросы.

Чтобы выведать его намерения, к нему подослали Саклинга — это уже попахивает паникой. Им крайне нужна информация, но о чем? Неужели они серьезно считают, что он как-то связан с Мироненко или, того хуже, с КГБ? Боллард с трудом сдерживал негодование; нет, сейчас не стоит копаться в грязи, сейчас как раз нужно, чтобы все было предельно четко и ясно, раз уж ему предстоит выбираться из этой передряги. В одном Саклинг прав: у него действительно много врагов, и без Криппса он становится уязвим. Из этой ситуации есть только два выхода: либо вернуться в Лондон и залечь на дно, либо остаться в Берлине и ждать, что будет дальше. Боллард выбрал второй вариант. Очарование игры в прятки осталось для него в прошлом.

Свернув на Лейбницштрассе, Боллард заметил в витрине магазина отражение какого-то человека в сером пальто. Отражение сразу исчезло, но Болларду этот человек показался знакомым. Значит, к нему уже приставили «хвост»? Резко обернувшись, Боллард посмотрел человеку в лицо. Тот явно смутился и отвел взгляд. Может быть, ему показалось? А может быть, и нет. «Да какая разница? — подумал Боллард. — Хотят следить, пусть следят». Он ни в чем не виноват.

Если, конечно, такое состояние существует. По эту сторону безумия.

Сергея Мироненко охватило странное ощущение полного счастья; оно накатило на него внезапно, без всякой причины, наполнив собой сердце.

Еще вчера обстоятельства складывались хуже некуда. Боли в руках, голове и позвоночнике усилились, но теперь к ним добавился страшный зуд, от которого хотелось рвать кожу ногтями. Казалось, его тело решило восстать против своего хозяина. Это он и пытался объяснить Болларду: он чувствует, что словно раздваивается, и боится, что скоро может вообще разорваться напополам. Но сегодня страх исчез. Страх, но не боль. Во всяком случае, по сравнению со вчерашним днем она усилилась. Связки и сухожилия болели так, словно испытывали страшную перегрузку, на которую не были рассчитаны; на суставах от внутренних кровоизлияний появились синяки. Однако внезапно это страшное состояние прошло, и все успокоилось, и ему захотелось спать. А сердце наполнилось невыразимым счастьем.

Когда он пытался вспомнить недавние события, желая понять, что могло вызвать у него столь странные ощущения, память отказывалась ему служить. Его вызвали на встречу с начальником Болларда; это он помнил. Состоялась та встреча или нет — это стерлось у него из памяти. Вместо воспоминаний о той ночи — пустота.

Он подумал, что Боллард, наверное, знает, что случилось. Этот англичанин понравился ему с самого начала; он сразу понял, что, несмотря на различия, у них много общего. Интуиция подсказывала ему, что Болларда нужно поскорее найти. Конечно, увидев его, англичанин очень удивился; возможно, сначала даже рассердится. Но когда он расскажет Болларду о своем счастье, то, конечно же, будет прощен.

Боллард обедал поздно, а потом пил до позднего вечера в «Кольце», маленьком баре, где собирались трансвеститы, куда его впервые привел Оделл почти двадцать лет назад. Несомненно, коллега просто хотел продемонстрировать свое глубокое знание жизни, показывая новичку признаки упадка Берлина, однако Боллард, не испытывая никакой тяги к завсегдатаям «Кольца», внезапно почувствовал себя здесь как дома. Он сохранял нейтралитет, и за это его уважали и никогда не приставали к нему. Ему давали возможность просто пить и наблюдать за демонстрацией полов.

В тот вечер перед его глазами стоял призрак Оделла, чье имя было уже забыто именно потому, что он был связан с делом Мироненко. История не прощает ошибок, если только ошибка не выливается в нечто грандиозное. Подобное Боллард уже наблюдал. Таких, как Оделл — честолюбивых мужчин, которые из-за своего небольшого просчета оказываются в полном тупике, из которого нет выхода, — таких мужчин не ждут ни красивые речи, ни награды. Их ждет лишь забвение.

От этих мыслей Болларду сделалось очень грустно, и, чтобы развеять меланхолию, он напивался все сильнее, и когда в два часа ночи вышел на улицу, от былой депрессии осталось лишь мрачное уныние. Добрые обыватели Берлина давно спали; завтра их ждет новый рабочий день. Стояла тишина, и только со стороны Курфюрстендамм слышался глухой гул проезжающих машин. Боллард пошел на этот звук; мысли в голове путались.