Сумка со смертью
Шрифт:
– Не осталось ничего от былого великолепия, – сокрушенно вздохнул Маслов. – Уничтожили все. Землю по берегам продали в частную собственность, коттеджи растут, все заборами окружено. Персонала на станции почти не осталось, научную часть расформировали, экскурсии несколько лет не проводятся. Простые смертные, вроде нас с тобой, только в районе станции и могут подойти к озеру. Скоро воду начнут на квадраты делить и продавать. Богатые на лодках рассекают, уток в камышах стреляют – кто им запретит? Пропадает целая экосистема, и никому нет дела. Там ведь уникальные флора с фауной, тьма неизведанного! Вроде поднимался вопрос об озере на сессии райсовета, но быстро замяли – ведь у многих там особняки… А в дебри Старицкого озера лучше не соваться – туда сейчас люди не ходят. Бывает, экстремалы
– Печально, – вздохнул Алексей. – А мы все детство бегали купаться на озеро. И в прибрежные дебри ходили, по скалам лазили – увлекательно было, блин…
– В Монино въезжаем, – объявил Маслов.
Алексей опять припал к окну. Все в порядке, в глухой провинции ничего не меняется. Монино считался поселком городского типа. Маленький, сконцентрированный вокруг дороги, в это время года он утопал в зелени. Здесь не менялись даже заборы. Обочины поросли свалками, шастали бродячие собаки. Тянулись гаражи, бетонные остовы каких-то недостроенных зданий. Двухэтажные бараки вдоль дороги оставались в первозданном виде. Покосившиеся крыши, облезлая штукатурка, пожилые унылые тополя, белье, развешанное во дворах. Впрочем, ближе к центру становилось чище, у здания поселкового совета имелась даже клумба. Но потом опять потянулись запущенные дома. Проехали школу, где учился Алексей. Три этажа, облупленная краска, решетчатый забор. Снова гаражи, бетонная ограда автохозяйства. Этот городок спасала только зелень. Что его спасало остальные девять месяцев в году, оставалось только догадываться.
Маслов свернул на улицу Свердлова, отходящую от Центральной, и вскоре вырулил на северо-западную окраину. Автомобильный трафик здесь отсутствовал как таковой. На северо-западе в трех верстах была единственная деревня на сорок дворов, а за ней цивилизация обрывалась. Раньше этой дорогой пользовались желающие попасть на озеро. В данный момент желающих не наблюдалось. Потянулись поля с перелесками. По курсу возник симпатичный березняк – грунтовая дорога прорезала его насквозь.
– Вот же память дырявая! – хлопнул себя по лбу Маслов. – Мы же за продуктами хотели заехать! Жрать и пить чего будем? Не возвращаться же в Монино…
– Ну да, – согласился Черкасов. – Вертача к неудаче…
– Да расслабьтесь вы, – бросил Алексей. – Я все купил в супермаркете, не пропадем.
– Это чего ты купил? – подозрительно покосился на него в зеркало Виктор Павлович.
– Так это… – Алексей вспоминал, что пробивала узбечка на кассе. – Фахитас купил, паэлью, лазанью, текилу, карпаччо, что-то еще…
– Бли-и-ин… – опять схватился за голову Маслов. – Говорю же, жрать нечего, пропадем!
– Ладно, Палыч, расслабься, – отмахнулся Борька, – заедем в наше сельпо к Мане, там все есть – водочка, селедка. Картошку я из дома принесу… Ты в курсе, что Варвара Кружилина вернулась в Затешу? – повернулся он к Алексею, блеснув неплохими для сельского жителя зубами.
Воронич вздрогнул. О нет, только не это. Снова бабы…
– Испугался? – хохотнул Борька, подмигнув глумливо скалящемуся отражению Маслова. – Помнишь, вы чуть не поженились после школы?
– Не помню, – проворчал Алексей. – Тебе надо, ты и помни.
Мужчины развеселились.
– Да вся деревня знала, что у вас первая любовь, все дела, – разглагольствовал Черкасов. – Скромница была, отличница, хорошая девочка, особенно на сеновале… Извини, конечно, Леха, но в стерву выросла. Теперь ее фамилия не Кружилина, а Бранденбург…
– Брандберг, – поправил Маслов.
– Да хоть Брандспойт, – фыркнул Черкасов. – Но тоже звучит – Варвара Семеновна Брандберг… м-да.
– Подождите, мужики, – нахмурился Алексей. Сюрпризы он не любил, тем более сюрпризы, связанные с женщинами. – У меня имелась информация, что Варвара в девках сидела недолго, удачно вышла замуж, уехала в город…
– Ну да, вышла замуж за директора Акуловского спиртзавода, который был старше ее в два раза. Отличный дом в коттеджном поселке под Акулово,
– Запретили жить красиво, – хмыкнул Маслов. – Какие-то копеечки отхватила, а больше ничего не осталось. Вернулась в деревню, злая на весь мир. Можно понять: поманила красивая жизнь – и фигу показала. С тех пор и живет. Сходилась с парой мужиков, да те не вынесли ее норова, бежали. Ты знаешь ее дом – сразу у оврага. Родители умерли, сама хозяйство поднимала. Ездит на древнем гремучем «Опеле», пристроили ее по знакомству на склад того же Акуловского завода… Жалко, с одной стороны, бабу, неприкаянная она… Но и ведет себя порой, как полная стерва… извини, Алексей. Спрашиваю у нее: ты чего, Варвара, стерва-то такая? А она руки в бока, губы оттопырит: дескать, я не стерва, а женщина с характером. Тьфу!.. Сейчас у нее опять мужик. Задохлик какой-то из Макеевки. Переехал к ней – на «Москвиче» с прицепом. Принца уже не ищет. Строит то, что есть. Ты и не узнаешь ее сейчас.
– Изменилась сильно? – спросил Алексей.
– Девочка с персиками, – хмыкнул Черкасов. – Серов отдыхает.
– В смысле?
– Да там такие персики… – Мужчины дружно захохотали. Кто сказал, что мужики не любят сплетничать и перемывать косточки знакомым женщинам?
По большому счету Алексею было до лампочки. Есть такое понятие: пройденный этап. Люди меняются. А ведь когда-то Варюша была тихой, доброй, покладистой…
Машина выкатилась из березняка – и дыхание перехватило. Родная деревня раскинулась на просторе между хвойными лесами. Единственная улица со смешным названием Центральная, несколько переулков, ведущих в тупик. Крыши утопали в зелени деревьев. Деревенька была компактная – метров восемьсот в длину, четыреста в ширину. А за деревней, на севере, поблескивала водная гладь – знаменитое Старицкое озеро, окруженное лесами. Фактически ряд озер сложной конфигурации, соединенных узкими протоками. Дальше на север, где уплотнялись леса, озера переходили в болотное царство, пропадали в холмах и непроходимых чащах.
Деревня (по крайней мере, большая ее часть) выглядела сносно. Крашеные заборы, крыши, устланные черепицей. Странное бывает ощущение, когда приближаешься к родному дому. Волнение, какая-то торжественность, чуток разочарования. Разве об этом он мечтал много лет назад, когда уезжал из родительского дома? Дорога втягивалась в деревню, гавкали собаки, кричали куры. Характерные ароматы проникали в салон. Травы, курятники, навоз – все, чем так богата «классическая» русская деревня…
Сельпо располагалось на старом месте, еще больше просело в землю. На крыльце прохлаждался синеватый мужчина со смутно знакомым лицом. Поодаль сплетничали две упитанные женщины с авоськами. Их лица тоже были смутно знакомы. Черт подери, да все сельчане, чей возраст превышает его, должны быть смутно знакомы.
– Платоша на посту, – усмехнулся Маслов, ставя машину рядом с крыльцом. – Помнишь такого? Он и в годы твоей молодости тут побирался. Может забор починить за бутылку, замок новый врезать за стакан. Иной валюты для него не существует. Стоит, как собака, смотрит жалобно. Когда-то был хорошим агрономом, но спился, как якут, имущество пропил. Насшибает копеечку за день, потом валяется пьяный на дороге…
– А говорят, хорошие специалисты на дороге не валяются, – засмеялся Черкасов, открывая дверь. – Пошли, мужики. Жрачку берем – и до хаты. На мольбы Платона не реагируем.