Сундучок, в котором что-то стучит (илл. В.Савина)
Шрифт:
Юрию Игнатьевичу ничего не оставалось, как с почтением пожать руку своему юному другу. Такой находчивости он не предвидел у современного школьника.
А почему? А потому, что все свободное время героического старика уходило на чтение технической литературы, и он не смог в свое время прочитать повесть «Мой дедушка — памятник».
ГЛАВА IV,
в которой Гена продолжает свой рассказ, но где уже требуется вмешательство автора и где скрипят чугунные ворота Экономического института
— В дальнейшем, дружище Василий Павлович,
Я, дружище Василий Павлович, шпионство ненавижу, но считаю в данном случае, что наблюдение за неприятным субъектом в интересах гуманизма не является шпионством. Вы сами понимаете, как важно было для меня узнать некоторые привычки этого человека и просто взглянуть на него. Однажды, когда мы с моим одноклассником Валентином Брюквиным и сестрами Вертопраховыми шарили по эфиру в безнадежных поисках того передатчика, зазвонил телефон и Шуткин коротким, но выразительным звуком «мяу» вызвал меня к четырем львам. Когда я прибыл, он с крыши просигналил мне передними конечностями небольшое слово «Молочная». Найти в окрестностях молочную не составило большого труда. Я вошел в магазин, когда Кукк-Ушкин там скандалил. Я сразу узнал его по голосу, по описаниям, просто по своей интуиции, которую вы почему-то отчаянно превозносите и на которую — дружище, не злитесь! — ссылаетесь, когда вам лень что-нибудь описывать подробно.
«Вы мне недодали с пятерки!» — скрипучим, неприятнейшим голосом обвинял «инвентор» продавщицу сыров.
«Полноте, Питирим Филимонович, — увещевала его полнокровная очаровательная тетя продавщица. — Клянусь честью, я не видела вашей ассигнации!»
«Вы мне недодали с пятерки», — на одной ноте повторял Кукк-Ушкин, и в этом же духе высказывался, конечно, долгожитель Онегро.
Продавщица тогда закрыла пухлым локтем свое лицо и на глазах изумленной молочной громко зарыдала.
Конечно, я не видел злополучной пятерки, но, безусловно, я был склонен верить чистым слезам доброй женщины, а не скрипучему голосу пренеприятнейшего мужчины.
…Итак, в штабе приключения на улице Рубинштейна созрел план действия: в час прогулки Кукк-Ушкина весь штаб, включая Гену, папу Эдуарда, маму Эллу, бабушку Стратофонтову, Николая Рикошетникова, Валентина Брюквина и сестер Вертопраховых, является на площадь Декабристов и начинает увещевать Питирима соображениями гуманности. Потом на «этрихе» прилетит Юрий Игнатьевич, и тогда уже Кукк-Ушкину придется взять своего «проходимца» обратно. Мы все разработали самым детальнейшим образом, но упустили из виду одно обстоятельство — праздник «Алые паруса».
Когда мы явились на площадь, вместо одинокой фигурки
— Я знаю даже больше, чем остальное, — сказал я, признаюсь, не без некоторой важности, и после необходимой паузы рассказал о своих наблюдениях: о дворничихе в слуховых очках и о господине иностранце, которого мы условно называем Сиракузерс Под Вопросом.
— Мне показалось, что между этими двумя персонами н Кукк-Ушкиным существует некая связь, — сказал я. — Наш подопечный «инвентор», кажется, кого-то ждал, а Сиракузерс Под Вопросом кого-то искал.
Изгнанные вонючими газами из маловыразительного дома, мы сидели теперь на мосту, привалившись к лапам одного из золотокрылых животных. По густой листве лип над нашими головами уже пробирался утренний ветерок. Где-то в отдалении еще звучали песни романтиков, но ночь уже была на исходе. Небо стало уже почти утренним, но узкий месяц еще чуть-чуть светился и чуть-чуть желтел в листве тусклый треугольный фонарь, похожий, что там греха таить, на физиономию Питирима.
— Послушайте, дружище Гена, — обратился старый пилот к молодому пионеру, — что вы имели в виду, крича: «Это он! Это он!», когда любезнейший дружище Василий Павлович столь проницательно обнаружил сходство фамилий Кукк-Ушкин и Кукушкин?
Я посмотрел на Гену. Мальчик сидел в позе знаменитой скульптуры Родена «Мыслитель». В глазах Геннадия иногда мелькали огоньки его прославленной интуиции. Он поймал мой взгляд и молча улыбнулся. Кажется, мы поняли друг друга, оставалось только немного просветить уважаемого дружищу Юрия Игнатьевича, погрязшего в технике.
— Вам требуется сейчас мое вмешательство, дружище Гена? — тихо спросил я.
— Боюсь, что в этот момент без него нам не обойтись, — вздохнул мальчик.
«Что ж, — подумал я, — что ж. Есть ли для писателя более благородное дело, чем прийти на помощь своим героям в трудный час?» Я встал со ступенек мостика и прикоснулся, на счастье, к мраморному хвосту царя четвероногих. Затем мне пришлось сильно надавить большими пальцам на виски и на секунду зажмуриться. Тогда на канале Грибоедова появилось странноватое, но стремительное плавательное средство, приводимое в движение тремя парами юных ног, принадлежащих Валентину Брюквину и сестрам Вертопраховым. Четвёртое место на этом судне, напоминающем водяной велосипед, было не занято, если не считать крупной морской чайки, которая сидела на спинке этого места и чувствовала себя ничуть не хуже, чем на мачте океанского корабля.
— Что это? — вскричал в изумленном восторге Юрий Игнатьевич. — Какой шик!
— Плоды досуга, ничего особенного, — скромно пояснил Гена. — Четыре ржавых понтона, педали, лопасти, две стиральные машины и бритва «Харьков».
— Гениально! — вскричал (что поделаешь, если он опять вскричал) Четвёркин. — Я вижу, дружищи дети, что ваше поколение тоже не теряет досуга зря!
Водяной экипаж приближался, поднимая коричневые валы. В руке Натальи (или Дарьи) Вертопраховой трепетал листочек бумаги, похожий на телеграмму.