Суперфрау из ГРУ
Шрифт:
Наконец-то Лен, демобилизовавшись, вернулся в Англию. Он поступил на работу в фирму, которая занималась изготовлением литой узорчатой пластмассы. (Кстати, там он познакомился с Тони Ру, одним из «парашютистов», которых американцы сбрасывали в Германию. Да чего, все-таки, тесен мир!). Фирма находилась в Лондоне — в провинциальном Оксфорде работы ни для Урсулы, ни для Лена не было. Да и не могла Урсула работать по найму — куда бы она дела трехлетнего Петера? О переезде тоже речи не было, они не смогли бы так дешево устроиться в другом месте. В Лондоне жилья не было вообще: даже Лен не мог ничего найти и квартировал поочередно у сестер Урсулы. Лена на работе ценили, но уставал он так, что вечером был едва в состоянии добраться до постели. Им пришлось жить врозь, встречаясь два-три раза в месяц.
Зима 1946/47 года была суровой — самой суровой в Англии за последние сто лет. Шел снег, ветер наметал огромные сугробы. Угля не хватало, транспорт был парализован почти по всей стране. Число безработных дошло до двух с половиной миллионов человек. Их деревенский дом, такой прохладный и приятный летом, стал ледяной пещерой. Здесь были только открытые камины, и протопить весь дом в условиях послевоенной Англии оказалось невозможным. Они кое-как топили две из семи комнат и там жили. Электричества в их деревне не было. Урсула жила почти как жена фермера: готовила на угольной плите, гладила чугунным утюгом. Вечера коротали при чадящих керосиновых лампах. Возле их дома был самый большой сугроб в деревне — до гребня крыши.
На всему на свете бывает конец — окончилась и эта зима. Урсула решила «перейти на самообеспечение». Она посадила овощи в огороде, которые бурно пошли в рост (хотя сорняки росли еще быстрее), завела кур и даже купила пятинедельного поросенка. Правда, не совсем, понятно, зачем — дети так полюбили «свинку», что Урсуле пришлось пообещать не забивать ее. В отличие от домашней работы, которую она терпеть не могла, возиться с огородом и живностью Урсуле нравилось.
В июне 1947 года к ним в отпуск приехали родители. И тут случилась первая беда в череде бед этого тяжелого года. В одну из ночей у матери произошел сердечный приступ. Телефона в доме не было, а единственный в деревне телефон, установленный на площади, не работал. Урсула на велосипеде помчалась в ближайший город к врачу. Обратно они вернулись на машине доктора — но было уже поздно. Впрочем, если бы врач приехал вовремя, он все равно ничего бы не смог сделать…
Маму похоронили там же, в деревне, на старом кладбище. Отец, который прожил с матерью сорок пять лет, не смог вернуться в опустевшую квартиру. Он остался в деревне, работал над книгой о демографическом положении в колониях. Когда он выходил на прогулку, ноги часто сами приносили его на кладбище. Профессор Кучински, передовой человек, посмеивался над этой привычкой. Тогда Урсула сказала ему, что отсюда открывается самый красивый вид на окружающую местность… и прочла в глазах отца глубокую благодарность за такое оправдание его несовременности.
Вскоре к ним присоединился и Лен. Нельзя сказать, чтобы фирма, где он работал, процветала — заказов было мало, пластик в то время был еще не в моде. Урсула уговорила его приехать в Роллрайт. Летом 1947 года Лен поступил на алюминиевый завод в Банбери, в двадцати километрах от дома. Все-таки двадцать километров — это не сто двадцать. Теперь он мог жить с семьей, а для того, чтобы ездить на работу, купил подержанный мотоцикл. Так что жизнь кое-как налаживалась, хотя нельзя сказать, что для привыкших к риску и напряженной нелегальной работе разведчиков это была жизнь, которая их устраивала.
А связи с Центром все не было. Урсула была человеком дисциплинированным, понимала, что тому есть какие-то причины, но все равно было тяжело. Она чувствовала себя подавленной, дни казались пустыми. Обидно было за Джеймса и Тома — как им сказать, что их работа закончена? Джеймс мог бы уже демобилизоваться, но по ее просьбе оставался в авиации, по-прежнему снабжая ее информацией. Материалов накопилось уже довольно много, однако их некуда было передавать. Том прошел курс обучения на радиста и мог бы приступить к работе, но не с кем было держать связь. Вскоре Джеймс умер от лейкемии. Они пытались сохранить отношения с Томом — уже только дружеские — но вскоре оказалось, что даже эта дружба могла поставить его под удар. Пришлось прервать и эти отношения — еще одна потеря. Сколько их уже было?
Поскольку с разведкой, по-видимому, все было кончено, Урсула и Лен решили вступить в английскую коммунистическую партию и заниматься партийной работой. Так они и сделали, однако удовлетворения им это не принесло. Они принадлежали к первичной организации в захолустном Банбери, где ни о какой серьезной работе не было и речи. На заводе, где работал Лен, было всего восемь членов партии, да и те выходили на работу в разные смены.
В то время Урсула писала Юргену: «Обо мне самой просто нечего рассказывать. Если не считать того, что я создаю семейный очаг детям и мужу, мое существование сейчас следует расценить как совершенно бесполезное. Не такая уж я важная персона, но для подобного прозябания каждый человек слишком хорош и слишком важен».
Особенно тяжело приходилось Лену. Он ненавидел свою работу на заводе, физически тяжелую и убийственно монотонную. Конечно, он не бросил бы Урсулу с детьми, но необходимость вести такую жизнь тяжело сказывалась на нем. Он тосковал по прошлому — по Швейцарии, а особенно по Испании. Кроме того, пребывание в танковых войсках сказалось на его здоровье — у Лена был травмирован шумом моторов ушной нерв, и время от времени он чувствовал шум в ушах и головные боли. Работа выматывала его, а поскольку работать приходилось посменно, это было еще тяжелее. У Лена началась бессонница, все чаще возникала депрессия, он целыми днями молчал. Привыкание к мирной жизни давалось ему куда тяжелей, чем Урсуле, хотя и ей было нелегко. Все же дом, сад, домашняя работа, дети оставляли мало времени для уныния, да и по характеру она была не склонна к печали. Урсула читала классиков марксизма-ленинизма, посещала Общество рабочего просвещения в городке Чиппинг Нортон, по взглядам близкое к лейбористам. Она пыталась заполнить какими-то делами жизнь свою и Лена, но, когда она убедилась окончательно, что связи с Центром больше не будет, в ее жизни появилась ничем не заполняемая пустота.
Тем же летом 1947 года к ним пришли два джентльмена. Один из них, едва переступив порог, тут же выпалил: «Вы несколько лет были русской агенткой, пока финская война не заставила вас разочароваться в коммунизме. Как нам известно, в Англии вы уже не работали, и мы пришли не с целью арестовать вас, а чтобы просить вашего сотрудничества». Эта «атака» надо понимать, была тонким «психологическим приемом» английских контрразведчиков. Поразительная осведомленность «джентльменов» (это в Англии-то она не работала!) развеселила Урсулу. Ответом на «психологическую атаку» было любезное: «Как насчет чашечки чая?»
За чаем состоялся основной разговор. Гости перечислили несколько фактов из швейцарского периода жизни Урсулы. Они снова и снова подчеркивали, что им известно о том, что Урсула разочаровалась в коммунизме, что она все время проживания в Англии была лояльной английской гражданкой, что у них нет к ней никаких претензий. Так почему бы ей не рассказать о своей работе в Швейцарии? Урсула согласилась, с тем, что она была лояльной гражданкой Великобритании, но стояла на своем: она не обязана рассказывать английским контрразведчикам о том периоде своей жизни, когда она еще не была английской гражданкой. О времени пребывании в Англии — пожалуйста, любые вопросы! Но этот период их не интересовал. Их не интересовали даже политические взгляды Урсулы — гости упорно считали ее антикоммунисткой. Это было несколько странно: они в Леном открыто состояли в коммунистической партии, выписывали партийную газету. Ее отец и брат тоже симпатизировали левым. Пришлось расставить все по своим местам, объяснив визитерам, что она отнюдь не считает себя антикоммунисткой, и что, с ее точки зрения, левые взгляды и лояльность друг другу не противоречат. «Что же произошло? — напряженно думала она. — Откуда им все это известно? Неужели, все-таки, Фут?» До нее доходили слухи о предательстве Аллана, но в это трудно было поверить.