Супружеская жизнь
Шрифт:
— У этой женщины, — говорит Тио, — никогда не хватало мужества побездельничать.
У четы Гимаршей пятеро детей. Сейчас, четверть века спустя, трудно представить себе, глядя на этого увальня, что за ним водились шалости, что ему мы были обязаны и шестым отпрыском, появившимся во время военной службы мосье Гимарша в Индокитае. «Он теперь вьетнамец», — говорит Мариэтт, как будто независимость ее сводного брата, рожденного покорной анамиткой, могла создать непреодолимый барьер между нею и этим метисом, хотя он был признан своим отцом, благополучно здравствует и, женившись, положил начало роду Гимаршей в Долине Камышей. Но поговорим сейчас о законнорожденных…
Эрик, старший, вначале воплощал все надежды семьи. Его называли Эрик III в память о предках: Эрике I,
Но Эрик увлекался лишь мотоциклами. Ему для начала подарили «дуглас-500», но он завалил экзамены на аттестат зрелости не раз и не два, а даже три раза. Прощай, аптека! Уязвленный Туссен Гимарш пристроил его в контору Западного кредитного банка. Эрик и до сих пор там корпит. Точнее говоря, он туда вернулся после военной службы, которую отбывал в Каоре — на родине своей жены Габриэль.
Эрик — длинный, худощавый парень с круглой головой; из двух дырочек, как будто прогрызенных в его физиономии яблочным червем, смотрят маленькие глазки. Он в полном подчинении у жены. Весьма плодовит. Мартина, Алина, Катрин… Число Гимаршей все увеличивается, но пока появляются только девочки.
Вслед за Эриком у Туссена и его супруги родилась девочка, как раз та самая, которая привела за собой в мой дом всех своих родных, но, может быть, впоследствии она так же, как и моя мать, в девичестве Офрей, покажется мне настоящей Бретодо. Впрочем, в моих глазах она еще надолго останется прежней Мариэтт. Вон идет та девчонка, школьница, помахивая своим тяжелым портфелем; она в плиссированной юбочке, которую ветерок поднимает, так что видны белые штанишки, бежит она резвой рысцой, вдруг ее останавливает классный наставник.
— Что вы так торопитесь, Мариэтт Гимарш?
Эту юную девственницу с распущенными волосами, худенькую, с длинными ножками — круглым в ней было только ее фарфоровое личико — преследуют старшеклассники в узких брючках, стреляют в нее из водяного пистолета.
— Тебя надо сбрызнуть, Мариэтт Гимарш!
Но три года спустя восемнадцатилетнюю М-ариэтт, сдававшую экзамены на аттестат зрелости, заметил Тио, когда она прогуливалась с матерью в парке, и прошептал:
— Ох ты господи, ты видал малютку Гимарш? Просто танагрская статуэтка! — Правда, он тут же добавил в духе Орельена Шоля: — А рядом ее двойник в тройном объеме!
Сегодня мне не без грусти вспоминается это замечание. Дочь слишком уж часто становится похожей на свою мать.
Но настоящей звездой была, впрочем, не Мариэтт, а ее сестра Рен, единственная из Гимаршей, достойная того, чтобы повторить о ней знаменитую фразу: «Спасибо ей уже за то, что видишь, как она ступает по земле».
Видишь и только. Потому что из всего племени Гимаршей как раз с этой девицей я чувствовал себя наименее свободно. Некогда родители называли ее своим Изумрудом, теперь они отбросили это прозвище. Она дала отставку целой дюжине поклонников, но вдруг ее зеленые очи засекли автомобиль фирмы «Мазерати». И Рен приметила в нем водителя. Ему, по-видимому, перевалило за сорок, но следовало учесть, что у него была дворянская приставка «де» перед фамилией, что он унаследовал неплохое состояние и к тому же — это уже более редкая особенность среди тех, кто обладает такими преимуществами, — он занимал солидное положение в делах по продаже недвижимого имущества. Рен заинтересовалась и постаралась расширить имеющиеся сведения: выяснила, что этому господину не было нужды трудиться, чтобы прокормить себя. Слава тебе господи, он не был, доведен до этой чести. А занимался он коммерцией лишь для того, чтоб его капиталы не лежали зря. Тогда Рен и вышла замуж за его капиталы. И Мариэтт, моя невеста, целую неделю дулась на меня за то, что в день обручения Рен я шепнул ей на ухо:
— Красота для девушки — вещь весьма практичная. Чтоб преуспеть, красавице достаточно лечь в постель в законном порядке.
Но эта удача, увы, миновала следующую дочку. После Изумруда появился серенький камушек — Арлетт. Она сама упрекнула свою мать:
— Могла бы что-то и для меня оставить.
Речь шла, конечно, о тех прелестях, которые выпирали у нее отовсюду, кроме, увы, тех мест, где им надлежало быть: лифчик ее на пляже казался таким пустым и таким плоским, что напоминал медицинскую перевязку. К несчастью, этим дело не ограничивалось. Период глуповатой наивности у девушек даже привлекателен — известно, что скоро они похорошеют и поумнеют, но если это затягивается, это начинает отпугивать. Кто может умилиться при виде этакой бедняжки, крахмальное личико которой вдруг розовеет и с потрескавшихся губ слетают какие-то пошлейшие романсы? Если не случится чуда, она, я думаю, еще долго будет посещать танцульки и торчать в углах, грызя печенье и стараясь казаться беспечной.
Остается сказать о Симоне, запоздавшем младшем дитятке — классический промах родителей критического возраста, так мило свидетельствующий о стойких мужских достоинствах мосье Гимарша. От сестер эту девочку отделяет почти полпоколения, но мне не кажутся отвратительными ни ее пронзительный, тонкий голосок, ни ее раннее развитие и нахальство.
Есть еще Клям — это пес, и Негр — кошка. И еще шесть бенгальских птичек в клетке. А кроме того, разные родственники: их тьма-тьмущая. От родоначальника из Кемпера пошли и размножились побеги. Две ветви процветают в нашей провинции. Имеется и южная ветвь с лангедокским акцентом. В общем, всех их не меньше сотни, и все они по-родственному бойко общаются между собой. Весьма наглядно это было продемонстрировано в день моей свадьбы: кроме моего лучшего друга Жиля и еще нескольких человек (приглашенных мною, чтоб было достаточное количество гостей с моей стороны), почти девять десятых свадебного кортежа составляли Гимарши. И описать их всех было бы немыслимо. Мы просто утонули в этой толпе. Служащий мэрии почти не ошибся, воскликнув:
— Прошу супругов Гимаршей последовать за мной!
Так это и выглядело в глазах всего города Анже. Никто не говорил о Мариэтт — та самая, что вышла замуж за молодого Бретодо. Она так и осталась дочерью трикотажных торговцев. Что же касается меня, то я — тот, кто женился на старшей дочке Гимаршей. Таков закон больших чисел: друзья, клиенты, поставщики, знакомства, торговая палата — все это огромный круг Гимаршей, в котором — я серьезно этого опасаюсь — наш маленький очажок Бретодо едва приметен.
Мариэтт спит крепким сном. Ее дыхание отмеривает ритм ночи. Я слышу, как она дышит, потом затихает, затем снова едва слышное дыхание. Все в моем мозгу затуманивается, утрачивает ясность. Я умилен. Пытаюсь дышать в том же ритме. Пусть Гимаршей так много, пусть они не такие, как мне бы хотелось, — наплевать! Я позабочусь о ней. Она меня любит и поймет меня. Все эти годы, что нам придется быть вместе… Да, важно не то, как это будет, а сколько времени. «Во всяком случае, — говорил Тио посмеиваясь, — вечная любовь для статистиков сводится к средней продолжительности брака, которая когда-то равнялась пятнадцати годам, а теперь тянется и все сорок пять». Итак, перед нами — полвека. Ночная темь сгущается. Я куда-то проваливаюсь. Пристраиваюсь поудобнее с той стороны, где даже во сне мне оказывают любезный прием. Моя щека лежит на левой груди Мариэтт. Я чувствую сосок, он так крепок, что его можно спутать с пуговицей пижамы.