Суровая мужская проза
Шрифт:
Постепенно в его голове даже короткое стихотворение – само по себе – сложилось:
Бархаты ливийского песка.Дальняя и трудная дорога.Надо бы – передохнуть немного.А на сердце – полная тоска…Караван бредёт – на грани сил.И воды почти что не осталось.Господи, но сделай одну малость!Сделай так, чтоб дождик моросил…ПутьГлава четырнадцатая
Женские судьбы
Только на восьмые сутки – после выхода из оазиса Аль-Дуз – караван путников добрался до опорной точки «Бэ». Вернее, до полуразрушенной деревушки, в которой обитал – в обществе облезлого больного верблюда и трёх тощих бело-чёрных коз – древний старик-бедуин.
Петров, в полном соответствии с полученными начальственными инструкциями, достал из кармана балахона-джуббы чёрный брусок коротковолновой армейской рации, привычно выдвинул короткую телескопическую антенну, вышел на связь с «ооновским» лагерем и коротко доложился о достигнутых результатах. Естественно, не прямым текстом, а используя заранее-условленные нейтральные фразы.
– Молодцом, господа канадские зоологи, – скупо похвалил – подчёркнуто-равнодушным голосом – генерал-лейтенант Громов. – Значит, сладили дельце. Бродяги, мать вашу…. Ладно, готовьте бумажники для премий щедрых. Заслужили…. Что дальше? Ничего хитрого. Терпеливо ждите. Скоро вывезем. Часа через три-четыре. И отловленного lobo desierto. И вас, бравых. Всё, конец связи. Роджер…
– Нормальный вариант, – узнав о содержании состоявшегося разговора, одобрил проводник. – В том смысле, что хоть помыться успеем. У здешнего бедуинского дедушки и глубокий колодец имеется, и самодельный душ оборудован. Только в верхний бак воду нужно вручную наливать. Из вёдер. С помощью приставной лесенки. Ничего, нальём, не баре. А у меня в рюкзаке и мыло отыщется, и почти новая мочалка…
Сперва прилетел бело-голубой МИ-16 – без всяких опознавательных знаков и номеров, понятное дело.
Прилетел, сделал над полуразрушенной бедуинской деревней два дежурных круга, после чего уверенно приземлился на ровной песчаной площадке, расположенной недалеко от верблюжьего загона.
– Ио-йо-йо! – возмущённо загомонили рассерженные верблюды. – Йо-хо-хо!
Вертолётные винты перестали крутиться. Ещё через минуту-полторы осела колючая песчаная взвесь, поднятая ими. Капризные верблюды тут же успокоились.
Распахнулась правая вертолётная дверка и из неё показалась щекастая усатая физиономия, украшенная насквозь-рязанским носом.
– Ну, и кто тут будет – «профессор Курье»? – хмуро, на безупречном английском языке, поинтересовался пилот, а внимательно всмотревшись в лица встречающих, неожиданно завопил на русском: – Василич, старый и щербатый сукин кот! Жив-таки, курилка? А мы тебя, бродягу, давно уже со счетов списали. И даже похоронили…
– Оставить! – хорошо-поставленным командным голосом неожиданно рявкнул Маххамад-младший. – Молчать! Совсем, летун хренов, офигел на жаре африканской? На гауптвахте сгною, предварительно длинный язык в задницу засунув! Окончательно разбаловались, морды с пропеллерами. Сталина на вас, засранцев разговорчивых, нет…
– А, это ты, – тут же дисциплинированно перейдя на английский, запечалился обладатель «рязанского» носа. – Ну, да. Куда же без тебя, беркута пустынного? Никуда, ясные косточки от сушёных фиников…. Виноват. Утратил бдительность. Был неправ. Отработаю…. Значит, вдвоём полетите?
– Вдвоём.
– Не вопрос. Залезайте на борт. Родина, как говорится, вас уже давно заждалась. В том смысле, что доставим – в лучшем виде – на борт одного весьма симпатичного кораблика, бросившего якоря в одной из симпатичных бухт Средиземного моря.
– Заждалась, говоришь? – болезненно оскалился Маххамад. – Твоя правда, летун. Заждалась…. Ничего, ещё немного подождёт. Нам тут попрощаться надо. Как и полагается – между своими. Не нами – заведено…. Взлетаем, короче говоря, через сорок минут.
– Как скажешь, гражданин начальник, – понимающе улыбнулся пилот вертолёта. – Как скажешь, бродяга неприкаянный…
Первым делом, Маххамад-младший сходил к верблюжьему загону и о чём-то минут пять-шесть «пошептался» со своим двугорбым Султаном. То бишь, пожилой бербер, нежно и трепетно поглаживая своими смуглыми корявыми пальцами чёрно-бурый верблюжий нос, что-то тихонько нашептывал в мохнатое верблюжье ухо, а Султан скорбно и печально причитал:
– Йо-ио-ио…. Йо-хо-хо…. Хр-р-р…. И-и-и-и…. Йо-ио-ио…
Маххамад, смахнув на ходу с ресниц одинокую нежданную слезинку, вернулся к вертолёту и предложил:
– Давайте, соратники, попрощаемся, что ли…
И они попрощались: распили, пустив по кругу, бутылку мутного и вонючего самогона, презентованную щедрым стариком-бедуином, помолчали, покурили, снова помолчали.
– Всё, нам пора, – непонятно вздохнув, объявил совершенно-седой Василич (он же – «профессор Курье»).
– Пора, – отводя глаза в сторону, подтвердил Маххамад-младший. – Прощевайте, ребятки. И это…. Присматривайте тут…
– Присмотрим, старина, не сомневайся, – пообещал Лёха.
– А милой Родине – приветы передавайте, – дополнил Белов.
– Обязательно передадим…. Прощай, Сахара. Так тебя и растак. Надеюсь, что навсегда…
МИ «шестнадцатый», плавно поднявшись в бездонное нежно-голубое небо, улетел в сторону морского побережья, а ещё через два часа на песчаной площадке приземлился «ооновский» пятнистый «Ирокез».
И тут же тоненько «запикала» коротковолновая рация.
– Да, слушаю, – откликнулся Петров.
– Здесь – Жано Матисс, – сообщил надменный голос. – Быстро в вертолёт, разгильдяи! Лесенку уже спускаю…. Во-первых, генералы жаждут пообщаться с вами. Во-вторых, ожидается песчаная буря. Надо успеть – до её прихода…. Залезаем, мать вашу российскую! Торопимся! Активней шевелим помидорами недозрелыми…. Ещё активней. В полёте переоденетесь. Я вашу форму с собой прихватил…
Они, как и положено, успели. Да и песчаная буря, которая разразилась через тридцать пять минут после приземления «Ирокеза» на вертолётной площадке «ооновского» лагеря, оказалась, честно говоря, совсем несерьёзной. То бишь, откровенно-детской, так как продлилась – от силы – часа два с небольшим. Впрочем, последнее обстоятельство – в дальнейшем – обрадовало, отнюдь, не всех…