Сущий рай
Шрифт:
— Вы, по-видимому, черпаете ваши сведения у цирковых комиков, — возмутился Крис. — Вероятно, вы так же, как и они, предполагаете, что пещерный человек был современником динозавров?
— Не знаю и знать не хочу.
Крис хотел было разразиться панегириком по адресу пионеров цивилизации, но сдержался. В конце концов мистер Чепстон по-своему прав, если оставить в стороне его роковой недостаток: он был так поглощен прошлым, что не мог ни понять настоящее, ни предвидеть будущее. И ему, Крису, не доставит никакого удовольствия осматривать с таким абсолютно несочувствующим спутником эти глубоко волнующие места, где люди в продолжение несчетных веков медленно и упорно пробивались к разуму. Все удовольствие
Во Франции Крис после этого только дважды попал в немилость. В первый раз дело было в каком-то городке на Луаре, по которому мистер Чепстон неумолимо водил его как заправский гид, не пропуская ни одного живописного уголка. Крис устал, и ему хотелось уйти и написать открытку Марте. Он умерял эстетические восторги мистера Чепстона, доказывая, что только туристы могут довольствоваться одной живописностью; что улицы узки, неудобны и старомодны, что канализация и водопровод оставляют желать лучшего, что дома стары, серы и негигиеничны, что в этом и в тысяче других живописных местечек вырастает нездоровое поколение и до сих пор процветает та узкая, эгоистичная, жадная крестьянско-буржуазная жизнь, которую так замечательно изобразил Бальзак.
Задыхаясь от негодования, мистер Чепстон страстно опровергал эти клеветнические выпады. Он сказал, что Крис — самонадеянный невежда, что его следовало бы поселить в кирпичной вилле с ванной и канарейкой где-нибудь на Грейт-Норт-роуд. Крис сказал, что это было бы в тысячу раз лучше грязной комнаты в колледже или его вонючей каморки в живописном Сохо.
Мистер Чепстон сказал, что Луара производит замечательные вина. Крис возразил, что это еще не резон, чтобы жить в старых зловонных переулках. Мистер Чепстон сказал, что машины и модернизм — проклятие. Крис сказал, что ему приятнее пить вино, когда он знает, что сок из винограда выжимала чистая машина, а не грязные ноги пляшущих крестьян…
В Ангулеме мистер Чепстон, как всегда, захотел осмотреть собор. Поместив Криса на эстетически правильном расстоянии и под эстетически правильным углом, мистер Чепстон пустился в многословное и нелепое восхваление романской архитектуры.
— Какой век, какая цивилизация, какие люди! — кричал он. — Только пышное цветение готики и высоты Ренессанса могут сравниться с этим. Все ваши современные архитекторы, вместе взятые, не могли бы соорудить ничего подобного!
— По-вашему, это так замечательно? — сказал Крис, не отрывая глаз от путеводителя.
— Я думаю! Да оторвитесь же вы наконец от этого путеводителя, вы совсем как американский турист. Смотрите собственными глазами, старайтесь развить в себе эстетическое чутье. Взгляните на пропорции, на вековую мощную силу, на сочетание безупречного вкуса с причудливой и восхитительной фантазией. Или вы неспособны почувствовать древнюю поэзию этого здания?
— Древнюю? — невинно спросил Крис. — А вот здесь сказано, что только скульптура тут подлинная. Самый собор был перестроен заново в 1865 году неким Абади, который нарушил его пропорции и добавил «неуместные детали».
— Как! — воскликнул мистер Чепстон, фыркая и хихикая в полном недоумении. — Что это еще за шутки?
— Посмотрите сами.
Крис протянул ему путеводитель и поплелся к автомобилю, весь трясясь от еле сдерживаемого хохота.
День или два после этого мистер Чепстон воздерживался от разглагольствований на тему церковной архитектуры и
Крис никогда не бывал в Испании, и его занимали тысячи вещей, начиная с таких мелочей, как береты басков и блестящие головные уборы гражданской гвардии, вьючные ослики и скрипучие запряженные волами повозки со сплошными колесами, и кончая шумными базарами и испанским обычаем бесконечно долго расхаживать взад и вперед по одной и той же улице в одни и те же часы среди оглушительной трескотни разговоров. Он с удовольствием задержался бы тут, изучая народ. Но мистер Чепстон, снедаемый демоном скорости, едва позволил ему начистить башмаки до испанского блеска в каком-то кафе и умчал его прочь от берега с его гористыми мысами и широкими песчаными бухтами, белыми от пены атлантического прибоя, по широкой проезжей дороге на Бургос, Вальядолид, Саламанку и португальскую границу.
Они с бешеной скоростью неслись по широкому пустынному плоскогорью, останавливаясь только на ночлег и для осмотра церквей. В Испании мистер Чепстон забыл свое поражение при Ангулеме и снова начал донимать Криса «подлинной культурой» церковных строений. Конечно, Крис охотно отдавал бы должное и церквам, как и всему остальному, но дьявольское бедекеровское упорство мистера Чепстона, многоречиво громившего непокорных ключарей, которые не желали отпирать двери в неположенные часы, заставило Криса возненавидеть все церкви на свете. Хуже того: мистер Чепстон пристрастился к церковным службам, ибо он достиг того возраста, когда религия — это страховое общество, гарантирующее бессмертие, — начинает находить в душе у людей отклик.
Крис нисколько не возражал против заигрываний мистера Чепстона с «истинной верой», но отказывался сопровождать его. Это значило вставать слишком рано по утрам, и Крис предпочитал урвать несколько минут на прогулку по городу, пока мистер Чепстон не увозил его беспощадно в очередной трехсотмильный перегон.
— Удивительная вещь, — сказал мистер Чепстон, когда они отъезжали от Вальядолида, причем у Криса все тело ныло от прерванного сна и дорожной усталости. — Удивительная вещь в католической стране. Зашел сегодня утром к обедне в какую-то церковку, и — можете себе представить? — там было всего три человека.
— Гм, — пробурчал Крис. — Антропологи, надо думать.
Мистер Чепстон был взбешен. Он не был бы больше раздосадован, если бы при помощи какого-нибудь трюка с четвертым измерением его перенесли в одну из тех эпох, которые он якобы предпочитал современности, и перенесли только для того, чтобы опрокинуть ему на голову помойное ведро. Ибо по мере того как истощалась его жизненная энергия, у мистера Чепстона пропадала охота сомневаться, искать истину и признавать ничтожество людей перед равнодушной грандиозностью вселенной. Он жаждал уверенности, жаждал почувствовать свою значительность и оградиться от безжалостной смерти метафизическими тонкостями и магическими обрядами, способными обеспечить человеку загробную жизнь. Отсюда его эстетское жужжание и порхание вокруг прогорклого меда религиозного утешения. Небрежное замечание Криса вывело мистера Чепстона из той двойственности, которой он был и не был подвержен, веря и не веря, надеясь и не надеясь. Это был комфортабельный хаос, который, если предоставить его самому себе, постепенно должен был принять тайно желаемую мистером Чепстоном форму.