Суть острова
Шрифт:
– Нет, нет, нет, мне нужно, чтобы навсегда!
– Зависит только от вас и вашей домработницы. Будьте добры, чистую, чуть влажную тряпочку?
– Тряпочку? – Ванда смотрит на меня во все глаза, и я не могу разобраться в этой томной бабской зелени, опушенной длиннющими ресницами: играет она, или впрямь простодушничает. – Большую?
– Размером с носовой платок.
Ванда уходит в недра квартиры, впрочем, это недалеко, в спальне, примыкающей к гостиной, где меня принимают как дорогого гостя, и выносит белоснежный платочек с монограммой: VW. Не знаю уж, сорок три ей, сорок девять, – но выглядит она обворожительно, и никак не старше на вид моей Шонны, хоть в лупу ее рассматривай с интимных расстояний. О-о-о… если бы только моя дорогая проведала, что я их сравнил по-мужски… с той, которая… она бы меня уничтожила…
– И табуретку попроще, чтобы я мог встать на нее ногами.
– Пройдемте тогда на кухню… Вы можете взять любую из этих. В чем дело? Или хотите, чтобы я ее принесла? – Кинодива у себя дома, она уже без каблуков и теперь с меня ростом, дылда, но при этом невероятно грациозна, любая поза в ней пластична и естественна: она просто стоит передо мною, лицом в лицо, опустив руки, и нет абсолютно ничего, что хотя бы краешком указывало на похоть и призыв с ее стороны, но древнее Я во мне – воет и требует свободы, чтобы схватить и терзать слабое женское, и обнимать его, и обладать им. Стоило лишь на самую малость утратить осторожность и ослабить моему Я один коготок, как мой потаенный троглодит тотчас предъявил права на мою цивилизованную сущность:
– Да, несите ее за мной. – У меня и тени сомнения не возникло, что она послушается и покорно примет табуретку в свои холеные ручки, вместо того, чтобы законно возмутиться моим наглым мужским антишовинизмом… Ставьте сюда. Ничего, что я в туфлях?
– Конечно. А что вы хотите сделать?
– Протереть окошечко фотоэлемента. Вот так… И теперь вон там. Нет, оставьте, я перенесу. – Сам дьявол в эти секунды нашептывает мне в ухо, и я не колеблясь следую его советам: женщина уже продемонстрировала послушание, и нет смысла в его тупом однотипном повторении, это невысокий класс игры; напротив, мужчине в моем лице вздумалось изменить только что сложившийся порядок отношений и самому переставить табуретку, а женщине остается принимать эти изменения. И она их принимает.
Нет ничего опаснее чувства эмпатии между мужчиной и женщиной, которые еще ни разу не состояли в телесных отношениях друг с другом, грубо говоря, не трахались, потому что это коварное чувство, внезапно возникшее, обманчиво, оно любит лгать, оно подталкивает человека двигаться дальше, в сторону партнера, дальше, еще дальше и смелее… до тех пор, пока не обнаружится чудовищное несоответствие между реальностью и грезой, тем что чувствует один человек, и другой, находящийся рядом с ним, но, как оказывается, не вместе с ним… Я не хочу, я не буду, я не собираюсь ее обнимать и прижимать к двери.
Батистовый платочек весь в серых пылевых разводах, и потому, как сверкнул в него взгляд квартировладелицы Ванды Вэй, я понял, что домработнице придется весьма туго в самое ближайшее время, но – что значит порода – вновь ее зеленые глаза, устремленные на меня, чисты и лучисты… Надо дергать отсюда, срочно дергать, пока есть еще силы и разум в человеке. С любой, самой соблазнительной ловчихой мимолетных приключений – не составит проблемы справиться настоящему мужику, если голова у него работает, все-таки бабы – это бабы, есть в мире и кроме них неразменные ценности…
– Тогда мойте руки, и продолжим чаепитие, брошенное нами так поспешно и несправедливо по отношению к этому чудесному ритуалу. Вы знаете, какой чай прислали мне друзья с далекого острова Цейлон?
– Цейлонский черный, я полагаю. – Ванда смеется, смех ее звонок, светел, и я – ох как… почувствовал, всем нутром понял, почему продюсеры не стесняются платить ей такие гонорары за участие во всякой киношной лабуде!
– Верно. В умывальной вы уже были, стало быть, легко найдете полотенце и крем на прежних местах, я же пока подогрею молоко и воду. Ее голос тепл и спокоен, это значит, что она уже уверена, что я – готов, что я теперь не сбегу от нее… Слишком много мнит о себе… Или… просто не подозревает об инстинктах, которые она во мне разбередила. А сама ничего не видит вокруг себя, кроме хорошего бесполого знакомого, согласившегося безгрешно помочь ей в пустяковом деле. Да, у меня уже стоит на Ванду Вэй, но в брюках, при этом его положении влево-вверх, эрекции не может быть видно, я сколько раз проверял себя, осматривал придирчиво, как бы со стороны… Ну-ка… Я привстаю на цыпочках перед зеркалом в умывальне – ну… если присмотреться… Допью – и н-на фиг, на волю, в офис поеду, отдышусь там…
Разговор у нас не клеится, хотя Ванда честно пытается щебетать за двоих. Нет, я не сижу бревном, и междометия отпускаю впопад, и жестикулирую уместно и целомудренно. Чай уже выпит, я даже молоко прикончил, самоуправно долив его в фарфоровую пиалу.
– Давайте, я поставлю еще? Или, может быть, вы голодны? Знаете, я не очень люблю есть в ресторанах, там такие ужасные цены… Нет, мне не денег жалко, их у меня вполне довольно, мне ведь много не надо. Но поощрять этот узаконенный гастрономический разбой… Хотите, я что-нибудь приготовлю?
Да-да, зачем Ванде Вэй много денег? Эти брильянты на пальцах и изумруды в ушах, эта квартирка в сверхпрестижном кондоминиуме, эти ее моторы и виллы, яхта чуть ли ни с Титаник ростом… Куда, зачем ей деньги?.. Но насчет ресторанов – да, рассуждает вполне здраво.
– Нет, спасибо огромное. Нет, Ванда, правда, дело не в стеснении, я вам честно признаюсь, что да, голоден, однако – день на дворе, рабочий день, и мне пора перемещаться к себе в офис. Вы и сами… О вас легенды ходят, что вы как никто понимаете важность дисциплины в съемочное время.
– О, да, здесь я пурист и фанат. Наверное, женщине правильно будет сказать: пуристка и фанатка?
– И так, и так допустимо, впрочем, я не грамматик. Вы проводите меня до дверей?
– Хоть до края света…
Как знать, быть может, проживи я иначе секунду-другую, там в прихожей, на самом пороге, и – дальнейшее будущее мое было бы не похоже на грянувшее настоящее, но я, по чести говоря, не верю в роковые мгновения… А в судьбу – почти да.
– Ну… Я пошел… – Видимо, она кивнула в ответ, но я не услышал кивка и обернулся. И шагнул назад, просто чтобы сгладить неловкость поспешного ухода… чтобы вежливо клюнуть сухими губами в подставленную щеку… Зачем я сграбастал потной пятерней короткую гриву ее прически? То ли я потерял направление, то ли она неловко повела губами… Не знаю, как я их не искусал в том поцелуе… самохваленая выдержка моя рассыпалась по прихожей мелким просом… Почему я не удивился, что она ответила на мой поцелуй, покорно приоткрыла губы навстречу моим губам?.. Мне бы и в голову не пришло назвать те наши с Вандой эмоции и поступки – любовью. Страсть, похоть – да, временное безумие, – да, выскочившие на свободу инстинкты – да, любовь – о, нет, только не любовь! Любовь – это семья, это родители, это Жан и Элли, любовь – это Шо… Стоп. Не буду об этом, лучше попробую вспомнить, как это все было, там, в роскошной квартире богемной богини… Я не понимаю, что означают слова «не первой молодости» в отношении Ванды Вэй, ее лица и тела! Морщин практически нет, целлюлита нет, складок, дряблостей, «киселька» нет. А я ведь – не сказать, чтобы зеленый новичок по данной теме: щупал, мял, имел и видел всякое! Попа упругая, отнюдь не каменная, и очень удобная для ухватки за нее. Сначала я прижал к ягодицам левую руку – правая была занята ее затылком, потом и правую туда же, на попу переместил, чтобы удобнее было прижимать ее чресла к своим, чтобы она чувствовала и понимала – что именно упирается ей в низ живота, сквозь ее платье и мои брюки… Ненадежный бы из меня вышел запоминальщик: даже под угрозой расстрела я не сумел бы воспроизвести в хронометрической последовательности тот кошмарный день… В тупых фильмах, где показывают пошлейшие любовные сцены, в подавляющем большинстве их, любовники умеют грамотно использовать предоставленные им интерьеры, не ушибаясь, со всеми удобствами… Любой другой на моем месте, вероятно, должен был бы подхватить на руки прекрасную почти случайную знакомку и с нею на руках посеменить к алькову, к кровати, то бишь, а там, среди бесконечных поцелуев, медленно, словно в забытьи, освобождать свою милую от кружевных и воздушных одеяний… Ха. Я повалил ее на паркетный пол – платье уже было задрано, это я еще в вертикальном положении спроворил – сдвинул в левую сторону (для нее в правую) трусы на промежности, действительно кружевные, высвободил свой член и тотчас же засадил ей. Хорошо помню, хотя и невпопад, как заскакала по полу оторванная в спешке брючная пуговица на ширинке… Минут несколько, довольно долго, я жестоко харил ее в этом положении, яростно, не думая о том, удобно ли ей, согласна ли она… В какие-то короткие мгновения голова моя прояснялась и я с ужасом понимал, что насилую… Иначе почему она так бьется подо мной и стонет… И плачет. Она плачет!
– Еще… еще… – Что? Что еще… А… Это она, она мне шепчет: «еще»… Н-на! Вот тут она забилась не шутя! Еще Шонна с давних пор научилась бояться в сексе, когда я вхожу в раж и начинаю засаживать «по полной», особенно когда она еще не раскачалась и не «разработалась»… С моими размерами следует быть аккуратнее во фрикциях, и я всегда помнил об этом. Но одно дело – Шонна, а… Стоп. Я засадил во всю мощь и начал кончать, и меня потряс долгий и нестерпимый оргазм, нет сил как щекотны вдруг стали последние фрикции! Я аж замычал… И Ванда стонет, коготками в спину мне вцепилась… А рубашка моя где? Брюки с трусами болтаются на одной ноге, а рубашка…