Суть вещи

Алексина Алёна

– Новенький на посту, не в курсе про тебя. Почему в крови вся? – спрашивает Митя и терпеливо ждет ответа.

– Скользко, – наконец выдавливает из себя Лиза.

– Сиди тихо тогда, – говорит Митя. – Я пока занят.

Только теперь Лиза замечает, что Митя в кабинете не один.

По другую сторону стола сидит какой-то помятый мужчина в приятно серой одежде. Голова низко опущена, как будто он без сознания или спит. Приглядевшись, Лиза понимает, что руки его сведены за спиной и наручниками пристегнуты к спинке стула.

– Никодимов, – бесцветным голосом говорит Митя. – Никодимов, Никодимов… Долго мы с вами будем тут сидеть? Уже четвертый час беседуем. Вам, наверное, отдохнуть

уже хочется. И мне. Суббота сегодня, напоминаю. Вот смотрите, ко мне девушка пришла. Девушка ждет, когда мы закончим. Мы ж вас фактически на трупе поймали. Давайте-ка еще раз пройдемся по известным нам событиям. Я буду говорить, как все было, а вы меня поправьте, если я что-то не так скажу.

Митя поворачивает к Никодимову монитор, выводит на экран какие-то фотографии. Лизе из угла совсем не видно. Очень хочется взглянуть, но она не должна мешать. Она встряхивает запястьями, поправляя браслеты. Никодимов сидит без движения. Даже на экран не смотрит. Кое-кто скверно воспитан, сказала бы бабушка.

– Итак, Никодимов. По фактам. Во вторник вы в тоске и тревоге приносите нам заявление, что ваша мать пропала. Правильно? В среду поднимаете отряды добровольцев прочесывать город и лес. Конец ноября. Старенькая мама в маразме могла уйти куда угодно и там замерзнуть, так? Страшная ситуация, весь город в шоке, все соседи подняты по тревоге. Вы тоже принимаете самое деятельное участие в поисках. Ездите по городу на своем личном автомобиле “шкода октавия” две тысячи шестого года выпуска. Неплохой, кстати, автомобиль, у меня хуже. Пока все верно?

Никодимов едва заметно кивает. Митя добавляет в голос красок:

– За что вы убили маму, Никодимов?

Никодимов едва слышно бормочет:

– Я не убивал.

– Никодимов, давайте еще раз: мы сейчас о фактах. Вас задержали в Сулыковке, у реки, при попытке избавиться от тела. В реку хотели сбросить, как я понимаю. Умно. Как раз встал лед на Каме. Пока не было льда, тело могло всплыть ниже по течению, да? Вы убили маму, ночью вывезли тело, не знали, куда его девать, и спрятали его в камышах, а когда поиски стали масштабнее, вы вернулись, потому что вам это казалось недостаточно надежным: а ну как охотники обнаружат его раньше вас? Или звери растерзают – и кто-нибудь найдет фрагменты тела? Или дрон кто-нибудь запустит – и увидит ее? Поэтому нужно было избавиться от тела, и лучшим выходом вам показалось убитую вами маму спустить под лед. Кстати, как вы ее убили? При внешнем осмотре на теле не обнаружено никаких прижизненных повреждений. Конечно, сейчас мы ее вскроем и все найдем. Трупные изменения несущественные, на улице холодно. Одно непонятно – может, вы мне поясните. Вот она лежит в камышах со вторника, допустим. Ее ж уже должны были какие-нибудь животные основательно попортить. Но нет, тело совершенно целое, нетронутое совсем. Как вы убили маму, Никодимов?

– Я ее не убивал. Я просто ее нашел.

– Какая удача! – Голос Мити звенит ядовитозеленым. – Удивительное совпадение! Что вы глазки-то прячете, Никодимов? Взгляните на фото! Если не убивали, то почему оказали ожесточенное сопротивление при задержании? Чего вам бояться, если вы невиновны?

Никодимов сидит без движения. Лиза то и дело потряхивает браслетами и слушает, как они тихонечко звенят на запястьях.

– Чем она вам мешала? И зачем весь этот цирк с добровольцами и поисками? Чего вы добиться хотели?

– Маму хотел найти. Волновался.

– И сердечко подсказало в Сулыковке поискать, да? – Лиза слышит, что голос Мити из зеленого становится металлически серым, и не выдерживает.

Она вскакивает с диванчика и подходит к столу. Никодимов удивленно поднимает на нее голову, краем

глаза она замечает, что у него разбит нос и, кажется, ссадина на скуле, но смотрит не на него, а на четыре фотографии на экране – худая мертвая женщина с голубовато-серым лицом лежит на припорошенном снежком берегу, как куча ненужного темного тряпья. Вид сверху, вид сбоку. На одной из фотографий рядом с телом женщины лицом в мерзлую землю валяется Никодимов, уже в наручниках.

– Обыскали? – Лиза говорит обрывисто, боясь, что Митя сейчас рассердится и выгонит ее. Но ей очень надо с ним поговорить, и как можно скорее, ждать она больше не может.

– Обыскали, конечно. – Митя пододвигает к ней лоток. – В общем-то, ничего интересного.

Лиза пробегает пальцами по содержимому лотка – телефон, несколько монет, бумажник, разрезанный пластиковый хомутик.

Митя дергается:

– Не голыми ж руками-то, господи!

Лиза берет хомутик. Ощупывает его.

Митя шумно выдыхает, шлепает себя руками по коленям, трет шею ладонью.

– Как хлебушек, – спокойно произносит Лиза.

То, что она собирается сказать про Никодимова, не очень-то вежливо. Бабушка бы наверняка сказала, что такие вещи обсуждать не принято, но Правило номер один гласит: правда важнее, чем вежливость.

– Что “как хлебушек”, Лиза? – синим голосом спрашивает Митя.

– Мама Никодимова лежала, как хлебушек. Аккуратно лежала. А сейчас неаккуратно лежит, – как можно вежливее говорит Лиза.

Никодимов всхлипывает. Лиза возвращает на место хомутик и переводит взгляд на Митю. Точнее, на третью пуговицу на его рубашке. Что-то с ней не так.

– Все было очень просто, – говорит Лиза, не отрывая глаз от пуговицы. – Он ее в пакет положил, как хлебушек. Пакет в машине или в камышах, Лиза точно не знает. Надо искать. Она в пакете лежала. Пакет хомутиком затянул, очень аккуратно. А потом достал ее из пакета. Чтобы в воду бросить. На коленях стоял.

Но на брюках грязи почти нет. Это потому, что снег. Колени намочил, но не испачкал. Они высохли сейчас. Остались серые пятна на коленях. Их почти не видно. А тут и тут, – Лиза почти не глядя тыкает в фотографии, – следы колен. Он на коленях стоял, пакет с нее снимал. Нет, не снимал. Пакет плотный, рвать тяжело. Срезал. Где-то будет нож. Ищите. Срезал хомут, порезал палец, срезал пакет. Палец порезал. Указательный, на левой руке. На хомуте кровь, совсем чуть-чуть. Это его, не ее. Неудобно было резать. Торопился, нервничал. Кофту ее порезал случайно, тут и тут. – Лиза снова тычет пальцем в экран. – А умерла она сама. Он не убивал. Не помог, но и не убивал. Она задохнулась. Поэтому повреждений снаружи нет.

Никодимов издает какой-то странный стон. Видимо, хочет, чтобы все побыстрей прояснилось. Она ускоряет речь:

– Она очень кашляла. Ей нужно было лекарство. Смотрел, как она задыхается. Глаза стали красные. Она немного себя поцарапала. Под ногтями найдете кожу. Это ее кожа, не его. Он смотрел. Когда умерла или, скорее, потеряла сознание, положил в пакет. Запечатал. Увез. Не собирался убивать. Но и помогать не хотел. А потом почему-то испугался. Почему испугался? Он убрал лекарство. Нет, не убрал, он его использовал. Аэрозоль. Он его в воздух распылил. В квартире на мебели остался порошок. Он толком не мылся, на нем тоже остался. На голове, у корней волос. – Лиза, не оборачиваясь, тычет рукой в Никодимова. – Тут. Почти не видно. Как мука. Почти совсем незаметно. Нужен смыв с волос. А ей… – Лиза осекается на мгновение. Снова пускать в себя эту картину не хочется. – Ей нужно было лекарство, а он его распылил, чтобы ей не досталось, и она задохнулась. Сама. До пакета или уже в пакете. На вскрытии станет ясно. Он не убивал.