Суть времени #2
Шрифт:
Как вообще выглядит проблема людей, отказавшихся от чего-то, которые снова должны восстанавливать себя после этого отказа? Если чашку уронили, и она разбилась, то после этого, вы, конечно, можете ее склеить, но ведь это же поломанная чашка! Она не выдержит тех нагрузок. Неизвестно еще даже, можно ли воду в нее налить. А уж, тем более, нельзя никого стукнуть по голове этой чашкой (прошу прощения за эти произвольные образы).
Тем более, если это металлический предмет, – вот вы его поломали на части, и что теперь? Вы его будете сваркой соединять воедино? Но ведь эта шпага, которая состоит из поломанных кусков, которую сварили из этих частей, это же ведь уже не шпага! Так, произвольный предмет, можно ковыряться чуть-чуть где-нибудь в песке, но сражаться невозможно.
В чем тогда задача? Что тогда
Но ведь что такое огонь в этом смысле? Это великая любовь. Это великое страдание. Это способность человека к очень сильным, очень глубоким переживаниям случившегося. Если человек к этим переживаниям способен, и способен соединить эти переживания с умом, тогда шанс есть. Если он только переживает, то он сгорит в этих переживаниях, сломается, сойдет с ума. Многие уже выгорели.
Если ум будет отдельно, а эти переживания отдельно – тоже ничего не произойдет. Ночью он будет переживать, а днем зарабатывать деньги.
Но если соединится одно с другим – вот тогда есть шанс.
Кто-то из людей, писавших мне о том, что нужно срочно, срочно великую идею какую-нибудь разрабатывать, дать новые великие проекты, говорил: "Вот когда мы это все поймем..." Он случайно назвал правильное слово. Потому что он-то считал, что он просто поймет, разберется, увидит правильный путь – и пойдет по нему. Так не бывает. Но он назвал слово "понимание". А в высокой философской культуре, к которой принадлежит, предположим, Дильтей ("философия жизни"), сразу было противопоставлено объяснение и понимание. Объяснение – сфера естественных наук. Ты там умом понимаешь, у тебя твой эмоциональный аппарат не работает, работает параллельно или работает мало. А понимание – это та сфера, где ты без любви, без глубины чувства не проникнешь в суть. Эта сфера, где кончается противопоставление субъекта и объекта, начинаются другие способы постижения наличествующего.
Некрасов писал про свою поэзию:
Не русский – взглянет без любви На эту бледную, в крови, Кнутом иссеченную Музу.Вот этот взгляд без любви не проникает в суть предмета, не достигает его подлинных центров, его подлинной сущности. И этот взгляд вдруг оказывается взглядом слепца.
Значит, нам нужно двигаться в сторону других форм – работы с умом и чувствами.
А если все работает на то, чтобы чувства были подавлены, если в пределах этой поломанности происходит сенсорная депривация, если люди начинают говорить "модно" (стараются говорить так, как будто человек находится в состоянии глубокой депрессии: "ба-ба-ба-ба"). Если любой эмоциональной вещи, любой небезразличности [он] говорит: "А что тебе надо?". Ведь тогда путь к глубине и страстности – закрыт. Дальше закрывается путь к глубине понимания и к возможности соединить ум и чувства. И тогда человек лишен возможности на катарсис, то есть на такую переплавку самого себя, в которой все эти поломки исчезают, и возникает что-то новое.
Предположим, что эта глубина понимания (причем понимания подлинного, не разменянного на конспирологию, на разного рода глупости, на какие-то выдумки, которые только уводят человека в сторону от подлинного понимания случившегося) достигнута. Ум работает. И предположим, что глубина чувств есть. Что тогда происходит с человеком? Происходит то, что мы называем самотрансцендентацией – выводом самого себя на другие уровни.
Как это происходит? Человек говорит: "Вот есть я. Я нахожусь где-то здесь внизу. Я понимаю, что я должен изменить реальность. Но я также трагически понимаю, что не могу этого сделать. Не могу. Между этим "должен" и "не могу" возникает трагический горизонтальный конфликт. Он может меня истребить. Он может бросить меня в бездну. Он может меня спалить почти полностью. Но рано или поздно, когда я переживу это до конца, во мне возникнет не умственное, а подлинное, тотальное чувство – чего? Что тот, кто это сделает, будет уже "я – другой". (Мы говорим в таких случаях: "я" со звездочкой ("я*"), "я – другой").
И вот это вертикальное преобразование от "я", который не может, к "я – другому", который может, [преобразование] из Савла в Павла, вот эта трансцендентация, осуществленная как на личном, так и на коллективном уровне, – может вернуть людям первородство.
Человек еще более сложная система, чем поломанная шпага. Он на порядки сложнее. Он всегда может. Вопрос заключается в том, в какой степени воля и ум работают на это, какова глубина хотения. Потому что преобразует только страсть. Научить человека идти определенным путем можно, но научить его хотеть – на три порядка труднее. Поломанное существо очень часто теряет способность хотеть. И это следующая стадия падения. Потом оно начинает хотеть только низкого, а потом просто сворачивается в позу зародыша. Почитайте про регресс. Ведь вы все, кто слушает это, образованные люди. Посмотрите, что происходит реально в процессе регресса – как культурного, так и индивидуально-личностного. Какие именно фазы проходит деградация личности. Свяжите это с отказом от смысла. От самого себя.
Очень часто говорят, что жертва, рано или поздно, начинает любить палача, и что это так называемый "стокгольмский синдром". Вас очень сильно обманывают! Стокгольмский синдром не действует на каждого человека. Не каждая жертва, оказавшаяся рядом с палачом, начинает его любить и лизать ему ноги. Это происходит, если хотите знать, с меньшинством людей. Другие люди ведут себя совсем по-другому. Во многих американских фильмах все время, когда террористы захватывают самолет, начинается: "Ах, я тебя люблю!", или "Ой-ё-ёй! А-ааа!", крики "Боже мой!" и так далее. Мне рассказывают мои друзья, которые овершенно не склонны кубинцев прославлять, что было несколько попыток захватить кубинские самолеты. И что они даже потом отказались от службы безопасности, потому что кубинские мужики просто скручивали тех, кто пытался захватить самолет. Шли на этот нож, и всё. Поэтому совсем не все поддаются стокгольмскому синдрому.
Но был и опыт концлагерей, гигантская библиотека знаний и психологических экспериментов, которые вели фашисты. Там не только доктор Менгеле работал, там работали блестящие психологи, которые занимались сломом человека. И вывезли все данные по этому поводу в Соединенные Штаты, в западный мир. Не только данные по ракетам или атомным реакторам, не только данные по биологии, всякого рода запрещенным экспериментам над людьми, но и данные по психологии. Если уж говорить, кто начинал [психологические] эксперименты, то начинал их Курт Левин – один из величайших психологов ХХ века, создатель топологической теории личности.
Так вот, было ясно, что человек, отказавшийся от смысла (от первородства), от своей идеальной способности, – ломается тут же. И любой это знает. Уголовники это знают: "У, у этого дух есть! А этот просто сильный. Он сломается". Сила духа определяет всё. А сила духа определяется смыслами. Логосом. Нет его – нет ничего. Курт Левин создавал психологическую топологическую теорию (там работали, между прочим, и психологи Советского Союза, приезжавшие учиться у него в 20-е годы, перед нацизмом), а [Виктор] Франкл, побывавший в фашистских лагерях, написал книгу "Человек в поисках смысла" и занимался логопсихологией. Психологией логоса. И он очень точно понял, что только если держаться за смысл, держаться до конца, не потерять Идеальное, даже в самых страшных условиях, тогда можно выжить. Тогда можно выдержать. Тогда можно преобразовать себя и выйти из самых тяжелых положений.
Сейчас просчитано все. Начнете истерически дергаться – про вас скажут: "Зверь из бездны вылез". Будете сидеть пассивно – скажут: "Можно дальше и дальше давить". И будут давить. То, что произошло с образованием, – это часть оказываемого давления на человека. И это давление будет нарастать. Больше и больше нарастать. Единственное, что здесь не просчитано, – это то, что у человека хватит ума и любви для того, чтобы самого себя преобразовать и рядом с собой преобразовать сначала микросоциальную сферу, потом макросоциальную. Вот это не просчитано. Потому что это – подвиг. Это почти чудо. Это невозможно. Это то, что требует гигантской работы над собой. Но без этой работы состоявшееся падение, состоявшаяся инволюция, состоявшийся регресс – это необратимая смерть страны. Невозможно без этого ничего сделать.