Шрифт:
Меня часто спрашивают: "Что такое метафизика? В какой степени и в какой мере она эквивалентна религии? А если религии, то какой религии?"
Я-то лично считаю, что метафизика – это не совсем и не вполне религия. Это некое ощущение загадки мироздания, которое сегодня очень созвучно современной науке, теории эволюции, теории усложнения всех форм материального мира, включая те формы, которые создались сразу после Большого взрыва и дальше наращивались. Наращивались ещё в пределах мира, в котором не было жизни, а потом в мире человеческом.
Если в живом мире подобного рода наращивание сложности форм – это эволюция, если в мире человеческом – это история, то в неживом мире… до конца нет ещё даже согласия, что же именно усложняют эти формы. Но все понимают, что они усложняются. Все понимают, что когда-то не было атомов, когда-то не было молекул, когда-то не было кристаллов, когда-то не было органических молекул и так далее. И во всём этом есть какая-то загадка, требующая своего строгого объяснения. Совершенно необязательно адресующая только к религиозному опыту. Есть какое-то пересечение между наукой и религией по вопросам о восхождении, об усложнении, о развитии и о метафизике развития.
Короче говоря, метафизика – это вещь как раз более пространная, чем религия. Люди могут не быть религиозными и иметь метафизику. Могут быть религиозными и, как ни странно, не иметь метафизики. Люди, причастные разным религиям, могут иметь одну метафизику. И, наоборот, люди, причастные одной религии, могут иметь разные метафизики.
Я мог бы много об этом говорить, но поскольку мы говорим о политике и о сути времени, то я вместо этого прочитаю короткое и ёмкое стихотворение Твардовского, в котором всё пронизано метафизикой. И о котором нельзя сказать, что тут вот такая религия или другая. И это стихотворение имеет прямое отношение к сути нашей передачи.
В тот день, когда окончилась война И все стволы палили в счет салюта, В тот час на торжестве была одна Особая для наших душ минута. В конце пути, в далекой стороне, Под гром пальбы прощались мы впервые Со всеми, что погибли на войне, Как с мертвыми прощаются живые. До той поры в душевной глубине Мы не прощались так бесповоротно. Мы были с ними как бы наравне, И разделял нас только лист учетный. Мы с ними шли дорогою войны В едином братстве воинском до срока, Суровой славой их озарены, От их судьбы всегда неподалеку. И только здесь, в особый этот миг, Исполненный величья и печали, Мы отделялись навсегда от них: Нас эти залпы с ними разлучали. Внушала нам стволов ревущих сталь, Что нам уже не числиться в потерях. И, кроясь дымкой, он уходит вдаль, Заполненный товарищами берег. И, чуя там сквозь толщу дней и лет, Как нас уносят этих залпов волны, Они рукой махнуть не смеют вслед, Не смеют слова вымолвить. Безмолвны. Вот так, судьбой своею смущены, Прощались мы на празднике с друзьями. И с теми, что в последний день войны Еще в строю стояли вместе с нами; И с теми, что ее великий путь Пройти смогли едва наполовину; И с теми, чьи могилы где-нибудь Еще у Волги обтекали глиной; И с теми, что под самою Москвой В снегах глубоких заняли постели, В ее предместьях на передовой Зимою сорок первого; И с теми, Что, умирая, даже не могли Рассчитывать на святость их покоя Последнего, под холмиком земли, Насыпанном нечуждою рукою. Со всеми – пусть не равен их удел, – Кто перед смертью вышел в генералы, А кто в сержанты выйти не успел – Такой был срок ему отпущен малый. Со всеми, отошедшими от нас, Причастными одной великой сени Знамен, склоненных, как велит приказ, – Со всеми, до единого со всеми Простились мы. И смолкнул гул пальбы, И время шло. И с той поры над ними Березы, вербы, клены и дубы В который раз листву свою сменили. Но вновь и вновь появится листва, И наши дети вырастут и внуки, А гром пальбы в любые торжества Напомнит нам о той большой разлуке. И не за тем, что уговор храним, Что память полагается такая, И не за тем, нет, не за тем одним, Что ветры войн шумят не утихая. И нам уроки мужества даны В бессмертье тех, что стали горсткой пыли. Нет, даже если б жертвы той войны Последними на этом свете были, – Смогли б ли мы, оставив их вдали, Прожить без них в своем отдельном счастье, Глазами их не видеть их земли И слухом их не слышать мир отчасти? И, жизнь пройдя по выпавшей тропе, В конце концов, у смертного порога, В себе самих не угадать себе Их одобренья или их упрека! Что ж, мы трава? Что ж, и они трава? Нет. Не избыть нам связи обоюдной. Не мертвых власть, а власть того родства, Что даже смерти стало неподсудно.Твардовский здесь в художественной форме говорит об эгрегоре. О царстве мёртвых, которые живут в наших сердцах. О единстве эгрегора и живущих ныне на земле. О том, что собор есть единство живых и мёртвых. И только собор есть высшее выражение народа. Он говорит о многом – и о сути времени. Помните, я уже читал эти строки: "И время шло".
Метафизика как раз и выражает суть времени. Она говорит о том, что именно нас объединяет, каким образом связываются времена, и какую роль в этом объединении времён, в связи времён, играют наши мёртвые и любимые.
"Гамлет" – это таинственное произведение, там есть много тайн. Но одна из этих тайн, как мне кажется, состоит в том, что он просто очень любил отца. Вот все ставят разных "Гамлетов". Ни в одном из этих Гамлетов нет того, что мне представляется главным. Он просто очень любил отца, был с ним связан и связан по-настоящему. И в этом расшифровка очень много из того, что он делал.
Ну, а теперь вернёмся от Гамлета, Твардовского, единства живых и мёртвых и всех прочих, я убеждён, основополагающих, краеугольных вещей – к тому, что называется политикой.
Понимая, что какие-то мысли схватываются аудиторией до конца, а какие-то не до конца, в той или иной степени, – я позволю себе сейчас применить несколько новых формул. Я не буду только рисовать каляки-маляки, я приведу некоторые свои мысли в соответствие с аналитическими иероглифами. И эти иероглифы не только буду разрисовывать, но и показывать аудитории с тем, чтобы в чём-то было легче, графичнее, яснее и понятнее, о чём я говорю. Мне кажется, что такая окончательная ясность – не вообще некоторый оставшийся эмоциональный фон, не обсуждение некоторых отдельных мыслей, а уяснение всей логики как единого мегаиероглифа – безумно важно, коль скоро мы хотим, чтобы эти беседы (лекции… не знаю, как их ещё назвать… исповеди… проповеди, как некоторые говорят) имели максимальный эффект. А если за что-то стоит бороться, то только за этот эффект – иначе зачем всё это произносить?
Итак, что стало вдруг ясно в предыдущей передаче – "Суд времени"? И отчего все наши сторонники и мы сами возликовали?
Стало ясно, что есть общество.
И что в этом обществе есть меньшинство (такое совсем, совсем, совсем маленькое меньшинство) и есть большинство, причём огромное. И что это большинство патриотично, поддерживает советские ценности, поддерживает единый тезис о величии нашей истории, ориентировано державно, ориентировано историофильски, а не историофобски, – так, наверное, будет сказать точнее всего. Это наше, наше большинство. И что оно не только наше, но оно и большинство. Что не каждый сидит в своём углу и страдает по советским и в целом по историофильским ценностям, а в это время вокруг клубится совсем другая, безумная жизнь. А на самом деле каждый сидит в своём углу и страдает, а потом оказывается в какой-то момент, что этих "каждых" – "до и больше". И что они-то и слагают это наше большинство.
Итак, есть это большинство, иногда выражаемое цифрой 85%, иногда выражаемое цифрой 97%. И есть меньшинство. Что в ответ на данный тезис, обнаруженный в передачах "Суд времени" и подтверждённый многими другими данными, сказало меньшинство?
Меньшинство сказало, что "во-первых, это просто не так. Подумаешь, какие-то там телевизионные передачи! Подумаешь, какой-то там телевизионный актив! Это не страна, это не общество – это малые сегменты, а, может, вообще какие-то группы сумасшедших, которые по многу раз голосуют. А во-вторых, – сказало оно, – даже если это так, то это большинство – это невменяемый охлос, упыри, идиоты". Сравни: "Россия, ты одурела", сказанное Юрием Корякиным после победы Жириновского в 1993 году на парламентских выборах.
Ну, сказало меньшинство, что это не так, что речь идёт о каком-то таком телевизионном шоу-тренде, а вовсе не о большом нарративе и мега-тенденции… Но вскоре выясняется, что это всё-таки так, потому что это подтверждается другими передачами, с другим телевизионным охватом, ростом рейтинга этих передач, очень многими данными. И что это вовсе даже и не может быть иначе, потому что до 95% наших сограждан от преобразований последних 20-ти лет не получили ничего, вообще ничего. Около 20% этих сограждан голодает, ещё 30-40% не могут приехать из Томска в Омск, а не то, что выехать за рубеж. И тогда получается, что вообще непонятно, что они получили.