Сувениры Тьмы
Шрифт:
— А я как раз об этом и хотела попросить, — рассмеялась Ангелина. — Ну ладно, нельзя, значит нельзя. Но ты хотя бы расскажешь мне о них чуток подробнее?
— Для серьезного рассказа понадобилось бы несколько недель, — промолвил Эйнари. — В общих чертах можно сказать следующее — сами вампиры ведут свой род от библейского Каина. У того, согласно вампирским летописям, было тринадцать внуков, каждый из которых основал из своих потомков клан, унаследовавший силу и способности своего прародителя.
Толща тысячелетий, полных недомолвок и откровенной лжи, скрывают от нас всю правду об этой легенде. Но мы
— Я слышала об изуродованных трупах, которые иногда находят в городе, — задумчиво произнесла Ангелина. — Возможно, этих людей убили вампиры. Но ведь в таком случае жертвы сами должны были присоединиться к ним.
— Вовсе нет, — покачал головой Эйнари. — Ритуал создания нового вампира, именуемый также Высвобождением, подразумевает, что обращаемый должен получить хотя бы каплю вампирской крови. В этом отношении Энн Райс права…
— О, ты читал, — на лице готессы отразилось понимание. — Что ж, теперь с вампирами все ясно. Оказывается, все дважды не так, как я думала, — девушка, похоже, сумела слегка расслабиться — по крайней мере, улыбка ее больше не выглядела приклеенной. — Мне только одно непонятно — почему вампиры помогают людям? Макс ведь укусил мальчика не только потому, что был голоден. Он отыскал оправдание для своего поступка. И, на мой взгляд, оправдание весьма достойное…
— Темные территории таят гораздо больше сюрпризов, чем мы можем даже представить, — хитро прищурившись, промолвил Эйнари. — Часто бывает так, что существа, в которых трудно бывает даже заподозрить светлые намерения — все те же вампиры, скажем — совершают очень честные и добрые поступки. Это не только кровососов касается. Порой на помощь людям приходят столь часто упоминаемые тобою силы Ада…
Глава 4
ЗАСТУПНИК
В Санкт-Петербург пришла очередная серая унылая осень, каких город успел повидать несколько сотен. Фасады домов выглядели мрачными и насупившимися, и точно такие же люди понуро брели по полупустым улицам, чтобы раствориться в тумане. Всем было холодно и тоскливо. Даже многочисленные памятники, казалось, время от времени поеживаются, чтобы хоть немного согреться.
Атмосфера насилия, безысходности и упадка витала над городом осенью того года, хоть он и не был високосным.
Насилие… Тринадцатилетняя девочка, тихо бредущая по нагло и хищно чавкающей слякоти, могла бы многое рассказать о нем. Могла — но не имела права. Тот, кто совершил над ней насилие, запретил жертве распространяться об этом. В случае неповиновения он мог сделать с ней еще худшие вещи.
Возвращаясь домой, она всегда старалась идти как можно медленнее. Но это не спасало от того, что должно было случиться, ведь дома ее, как обычно, поджидал он. Таня даже в мыслях перестала называть отчима по имени сразу после того, как это произошло. "Имя еще нужно заслужить", — эту фразу она не раз встречала в книгах и фильмах. Девочка полагала: совершив то, что он совершил, отчим потерял право носить человеческое имя. Да и звериное, в принципе, тоже. Просто он…
У коммунальных квартир Санкт-Петербурга есть одна запоминающаяся особенность. Очень высокие потолки. Такие высокие, что порой кажется — когда-то здесь обитали представители той вымершей расы, которые, по мнению некоторых ученых, значительно превосходили ростом всех прочих людей. Таких потолков не найдешь ни в типовых многоэтажках индустриальной эпохи, ни в большинстве частных домов — даже в возвышающихся над блеклыми крестьянскими хатами особняками цыганских наркобаронов. Можно не вспомнить, к кому ты заходил в гости в питерскую коммуналку десять лет назад, но высоченный ее потолок останется в памяти навсегда.
Быть может, люди, что возводили эти дома, надеялись на возвращение атлантов? Или, по крайней мере, на визит доброго великана из детских сказок? Кстати, о детях. Если даже здоровенным баскетболистам потолки эти кажутся чересчур высокими, какое же впечатление производят они на маленьких человечков, которых мы привычно именуем "цветами жизни"?
Грандиозное! Особенно — на тех из них, кто родился и вырос в таких квартирах. Комнаты кажутся просторными залами дворца, принадлежащего королю волшебной страны! А сама эта страна — она за стенами, там, где светит ласковое солнышко, неспешно движутся в голубом небе курчавые пышные облака, и щебечут на зеленых ветвях разноцветные пичужки. Тебе и только тебе, маленькая принцесса, принадлежит весь этот яркий огромный мир!
Все возвращается на круги своя, и площади, когда-то отобранные у прежних хозяев и с легкой руки государства заселенные Бельдыевыми и Гогоберидзе, вновь становятся местами обитания чьих-то семей — но не тех, разумеется, что жили здесь в начале прошлого века. Богатые граждане скупают проникнутые разрухой комнаты у их спившихся владельцев, делают евроремонт и превращают эти пережитки социализма в волшебные дворцы для своих детей. Да, малышка, этот мир — твой.
Однажды ей показалось — мир сошел с ума.
Она была слишком маленькой, чтобы осознавать реальный смысл происходящего, но — достаточно смышленой, чтобы подобрать подходящую аналогию. Мир сошел с ума. Он не мог быть таким жестоким раньше. Не мог быть таким еще вчера, и уже тем более — год назад, когда Паша помогал ей задуть девять разноцветных свечек на именинном тортике. Так плохо стало лишь по той причине, что мир обуяло безумие.
Наверное, это потому, что мамы больше нет. Так думала девочка, содрогаясь на жестком диване, служившем раньше любовным ложем ее покойной матери и отчиму Павлу. Да, мир так сильно тосковал, что сошел с ума от горя. Вот почему это происходит.
Тогда эта мысль помогла ей самой не рехнуться. Только она пульсировала в голове, затмевая собой все прочие пульсации — такие мерзкие и болезненные. Еще ей казалось, что она слышит голос матери — он успокаивал, заглушая скрежет пружин дивана, похотливое хрюканье отчима, хлопанье форточки и треск материи платья, последние обрывки которого срывали с нее сильные волосатые руки, еще вчера казавшиеся непоколебимым гарантом безопасности и покоя. Почему-то именно хлопанье форточки, а вовсе не боль и стыд, сильнее всего выводило ее из себя. Оно ведь было таким же, как и всегда, оно давало повод усомниться в том, что мир обезумел.