Суворов
Шрифт:
Эмоциональное описание хода битвы оставил Нассау в письме жене: «У Капитан-паши против меня было пятьсот семь судов, прекрасно построенных, снабженных всем, вооруженных большими пушками, и, однако, я потерял только двух офицеров ранеными. Но в возмездие на трех кораблях, которые они потеряли, должны были погибнуть, по крайней мере, триста человек… Нет большего удовольствия, как содействовать выигрышу сражения! Но это удовольствие я буду часто иметь с русскими. Офицеры, бывшие под моей командой, солдаты, матросы — все вели себя как герои! Никого нет в мире храбрее русских! Сегодня утром мы отслужили молебен при громе пушек. Генерал Суворов, который из Кинбурна видел нашу победу, тоже служит молебен и стреляет из пушек».
Еще не получив донесения Нассау, Суворов послал ему записку: «Здесь поговаривают, Принц, что Вы за Сакена воздали с лихвой.
Потемкину полетел рапорт: «Вашу Светлость поздравляю с победою на Лимане над старым турецким великим адмиралом!.. На Кинбурнской стрелке совершена батарея с тринадцатью орудиями… С помощью Всемогущего Бога, сколько можно, не будем давать золотого моста неверным». В личной записке Суворов не смог сдержать чувств: «Батюшка Князь Григорий Александрович. Цалую Ваши руки! Главное дарование великого человека — знать избирать особ по их талантам».
Главнокомандующий не ошибся, поручив гребную флотилию предприимчивому и знающему морское дело Нассау, как не ошибся и в Суворове. Считая завершившееся сражение первой пробой сил, тот готовился внести свой вклад в победу.
Тогдашние военачальники, чтобы избежать ожесточенного сопротивления разбитого и загнанного в угол противника, давали ему возможность отступить — «золотой мост». Турки должны были входить в лиман и выходить из него в море через узкий пролив. Подле этого «золотого моста» и поджидали их хорошо замаскированные суворовские батареи. При них устраивались калильные печи — раскаленные ядра легче пробивали деревянные корпуса кораблей. Для прикрытия артиллерии были расставлены два батальона.
Эти места показались Потемкину нездоровыми, поскольку именно здесь были зарыты тела погибших в прошлогоднем сражении. Он посоветовал их переменить. «Бога ради, сделайте милость, потерпите, — решительно возразил Суворов, — батарею не я выдумал… Теперь она уж есть, и другая, к ней крестная, в сию ночь поспела… Я сам там и подручные войски к ним стоят спокойно и здоровы. Помилуйте, Светлейший Князь, ежели их сносить, вид не очень будет хорош туркам и нашим».
Потемкин согласился, приказав прислать из Херсона пушки для усиления Кибурнской крепости. Все ждали прихода севастопольского флота. Капитан-паша мог оказаться между двух огней. Но Войнович не появлялся. Потемкин посетовал Суворову на медлительность контр-адмирала, прибавив, что его квартирмейстеры затащили армию на Буг, где «перейти болоты мешают». «Однако, — добавил он, — я нашел теперь место, без того был бы я уже у вас».
При сооружении батарей Суворову пришлось выдержать напор моряков. «Поль Джонс мне пишет про батарею, словно министр, — делится он с Рибасом. — Я отбрасываю холодность и отвечаю: "В соответствии с желанием Вашего Превосходительства батарея может быть построена с тем, чтобы сжечь раскаленными ядрами все корабли неверных… Когда морское сражение будет выиграно, Вы будете преследовать их флот, бегущий в беспорядке. Сделайте милость, известите меня заранее, поскольку, ежели я поспешу, они выведут нас из строя до назначенного Вашим Превосходительством срока"».
В отличие от Джонса Суворов знал, какой губительный вред батареям на косе может принести массированный огонь с турецких кораблей. Его расчет основывался на внезапности ввода батарей в действие и только после решительного успеха, когда суда противника будут ретироваться через пролив, — и он оказался правильным.
В письме Рибасу он дает «пирату» и другим морякам язвительную характеристику: «Поль Джонс страшится варваров. Служба наша ему внове, делать ничего не желает, а посему батарея — повод для проволочек или для того, чтобы сказать на мой счет, что я ничего делать не желаю. Вот тайна англо-американца, у которого вместо Отечества — собственное его благополучие… Таковы же Чесменский, Войнович. Чего им еще надобно? Коли по прихоти их не сбывается, сразу грозят отставкой… Это мое зубоскальство, хотя и против моей воли». Рибас предупредил Попова: «Снова черт вмешался между Нассау и Джонсом. Но любят ли они друг друга или нет, это не наше дело. Лишь бы не страдали люди, состоящие под их командой, и благо государства» [9] .
9
Мемуары
Шестнадцатого июня опытный командующий турецким флотом Газы Хасан воспользовался попутным ветром и снова двинул в лиман свои легкие суда, поддерживая их линейными кораблями и фрегатами. Это была ошибка: на мелководье кораблям было трудно маневрировать. Сразу же сел на мель корабль самого капитан-паши. Флот был вынужден лечь в дрейф. Утром русские гребные суда под командой Нассау, Алексиано, Корсакова и Белого атаковали противника. Капитан-паша покинул свой неподвижный корабль и пересел на легкое судно. Еще один линейный корабль и два фрегата были объяты пламенем и взорвались.
С особенным мужеством и искусством дрались запорожцы. Их предводитель Сидор Игнатьевич Белый был смертельно ранен. «Алексиано, не будучи командиром, всем командовал, — писал Рибасу Корсаков, — по его совету во всём поступали. Где он, там и Бог нам помогает, и вся наша надежда была на него».
Но, как говорят французы, «на войне как на войне». Старшим начальником был Нассау, ему и достались лавры. Повезло и недавнему знакомцу Суворова молодому графу Дама: в его руки попал важный трофей — флаг самого турецкого адмирала.
«Ура! Светлейший Князь. У нас шебека 18-пушечная. Корабль 60-пушечный не палит, окружен, Адмиральский 70-пу-шечный спустил свой флаг. Наши на нем», — доносил Потемкину Суворов. В записке, посланной им Нассау, сквозит ревность: «Увы! Какая слава Вам, блистательный Принц! Завтра у меня благодарственный молебен. А мне одни слезы».
Но Александр Васильевич все-таки внес лепту в окончательную победу. Ночью, когда турецкие корабли попытались выйти в море, заговорили суворовские батареи. Внезапность обстрела деморализовала турецких капитанов. Они решили, что сбились с курса и вместо пролива подошли к Кинбурнской крепости. Корабли стали на якорь. Раскаленные ядра, пробивая корабли насквозь, наносили тяжелые повреждения. Суворовские артиллеристы потопили семь судов (экипажи до 1500 человек, вооружение — 120—130 орудий). Сам он послал шлюпку к Нассау с предложением добить противника. Несмотря на протесты Джонса, боявшегося за свою оставшуюся без прикрытия эскадру, Нассау и Алексиано ринулись в атаку; пять линейных кораблей было сожжено, один фрегат взят невредимым. «Теперь у нас на Лимане идет окончательное, — радостно сообщил Потемкину Суворов. — В дыму слышно "ура!"». И, наконец, наступил финал сражения: «Виктория… мой любезный шеф! 6 кораблей».
Потемкин получил это известие на марше армии к Очакову. «Мой друг сердешный, любезный друг, — писал он Суворову. — Лодки бьют корабли, и пушки заграждают течение рек. Христос посреди нас! Боже! дай мне тебя найтить в Очакове. Попытайся с ними переговорить, обещай моим именем цельность имения и жен и детей. Прости, друг сердешный, я без ума от радости. Всем благодарность, и солдатам скажите».
В вихре дел Александр Васильевич успел отправить письмо в Смольный институт Наташе: «Здравствуй, Суворочка, с столь знатными победами. Тебе в подарок план».