Суворов

Осипов Кирилл

Впрочем, уезжая из Новороссии, государыня пожаловала злоязычному полководцу драгоценную табакерку, усыпанную бриллиантами.

«А я за гулянье получил табакерку с 7 тысячами рублей», иронически писал он об этом.

* * *

Мир, заключенный в Кучук-Кайнарджи, был подобен короткому отдыху бойцов перед новой схваткой. Потемкин развивал перед Екатериной свой «греческий проект»: изгнать турок из Европы, завладеть Константинополем и объединить под покровительством России все славянские народы Балканского полуострова. Императрица видела трудности этого предприятия, но давала себя увлечь им, потому что помещичье хозяйство, особенно

на юге России, все больше втягивавшееся в товарный оборот, остро нуждалось в черноморских путях. Турция, запиравшая выход из Черного моря, препятствовала экономическому развитию русских черноморских областей и осваивавшегося русским правительством Крыма. Столкновение с ней было неизбежно. К тому же Турция держала себя чрезвычайно воинственно. Там жили мечтой о реванше. Отторжение Крыма, слухи о дальнейших планах русского правительства, падение авторитета султана – все это были тяжкие удары, парализовать которые можно было только победоносной войной. Это мнение поддерживалось английским, французским и прусским посланниками. Снова появился на сцене весь ассортимент интриг и хитроумных заверений: обещано было выступление Швеции против России, возобновление войны Польшей, нейтралитет Австрии, денежная помощь Европы и т. д. и т. п. Турция верила всему этому, потому что хотела верить.

На самом деле Турция находилась в состоянии государственной, культурной и экономической отсталости, и эту отсталость особенно остро испытывали подвластные ей народы.

Атмосфера накалялась с каждым днем. Последней каплей, переполнившей чашу, явилась поездка Екатерины в Крым. В Константинополе это было сочтено за явную демонстрацию. Русскому посланнику Булгакову был предъявлен самонадеянный ультиматум – возвратить Турции Крым и признать не действительными последние трактаты. Турция разговаривала с Россией так, как разговаривают только с побежденной страной. Булгаков, разумеется, отказал. В ответ турки, согласно усвоенной ими манере начинать войну, заключили посланника в Семибашенный замок.

Таким образом, война началась, и притом в очень неблагоприятный для России момент: 1787 год был неурожайным, хлеб пекли наполовину с соломой. В Москве были случаи голодной смерти, а в Петербурге голодные бунты рабочих. Цена четверти ржи поднялась до 7 рублей (в 1773 году – 2 руб. 19 коп.). Питать армию было в этих условиях очень трудно. [50]

Русское правительство ничего не делало для того, чтобы избежать войны, но когда она стала фактом, обнаружилось, что к войне не готовы. Полки были укомплектованы только наполовину, питание было скудное, солдаты часто ходили без рубах. Пушек было много, но к ним нехватало снарядов. Флот достраивался, а спущенные корабли никуда не годились. Одетые в изящные мундиры кавалеристы были вооружены негодными саблями. Солдаты были все те же «чудо-богатыри», как их прозвал уже Суворов, но организация армии в целом была по-прежнему не на должной высоте.

50

А. Русов. Осада и взятие Очакова, Киев, 1888, стр. 14.

Приходилось воевать, но Потемкин не знал, с чего начать в том хаосе, который представляла собой организация южной армии. Им овладела апатия. Талантливый, полный энергии деятель, он иногда погружался в непонятную хандру, в мрачную меланхолию, когда никакое дело не интересовало его и ничто не было ему мило. Состоявший при русской армии австрийский военный атташе принц де Линь оставил такой портрет Потемкина: «Показывая вид ленивца, трудится беспрестанно; унывает в удовольствиях, несчастен оттого, что счастлив; нетерпеливо желает и скоро всем наскучивает; говорит о богословии с генералами, а о военных делах с архиереями. Какая же его магия? Природный ум, превосходная память, коварство без злобы,

хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд и величайшее познание людей».

Екатерина во всем полагалась на Потемкина и без его совета не предпринимала ничего серьезного. В нем она видела опору против крестьянских волнений, против дворцовых интриг, против всяких врагов, внешних и внутренних. Власть Потемкина была почти безгранична. Ему сходили с рук безумные кутежи, многомиллионные растраты государственных денег, издевательство над одними, возвышение других, которые тем только были хороши, что сумели ему понравиться. Таков был человек, которому было вверено главное руководство новой кампанией.

После блестящего смотра в Кременчуге Суворов пользовался благосклонностью и Екатерины и всемогущего Потемкина. Благодаря этому он получил командование одним из пяти отрядов, входивших в состав Екатеринославской армии. Потемкин поручил ему самый опасный район – Херсоно-Кин– бурнский, где ждали первого удара турок и где совсем не были готовы его отразить.

В августе 1787 года Суворов прибыл в Херсон и принял начальство над тридцатитысячным корпусом. Для него наступила счастливая пора: он спешно укреплял береговую линию, ставил батареи, распределял войска, приводил в порядок военное устройство фронта и тыла, разъезжал по всем угрожаемым пунктам, давал инструкции, изучал броды, наблюдал за турецким флотом. Мероприятия Суворова в этот период могут послужить образцом береговой обороны.

Потемкин двинул против турок построенный в Севастополе флот, но сильный шквал разметал все корабли; один из них занесло в Константинополь, а другие вернулись чиниться в Севастопольскую гавань.

Это окончательно лишило Потемкина мужества.

«Матушка государыня! Я стал несчастлив, – скорбно писал он Екатерине, – при всех мерах возможных, мною пред– приемлемых, все идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею; остаток его в Севастополе, корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки. Я при моей болезни поражен до крайности; нет ни ума, ни духу».

Постигшая русский флот катастрофа дала временно туркам безраздельное господство на Черном море. В связи с этим турецкое командование решило высадить десант на Кинбурн– ской косе, имевшей большое стратегическое значение. Суворов сперва не верил в серьезность его намерения, но потом сдал в Херсоне команду Бибикову и поскакал в Кинбурн. 22 августа он доносил Потемкину:

«Вчера поутру я был на борде Кинбурнской косы. Варвары были в глубокомыслии и спокойны».

Он лихорадочно укреплял косу, но не для того, чтобы просто отстоять ее от неприятеля.

В письме князю Потемкину от 23 августа он писал:

«Ах! Пусть только варвары вступят на нее (Тавриду. – К. О.).– писал он Потемкину. – А что смогут они сделать? Если они бросят от 5 000 до 9 000 чел., если они пустят в ход все свои морские силы. Но чем больше будут они удаляться в глубь страны, больше их будет порублено». Он ставил себе целью нанести туркам тяжкое поражение, истребить их живую силу. В этом духе он подготовляет своих подчиненных. Генералу Реку он пишет:

«Ваше превосходительство знаете, что мы дрались часто с варварами один против десяти, что вы сами изволили испытать мужеством ваших при Козлуджи. Приучите вашу пехоту к быстроте и сильному удару, не теряя огня по-пустому. Знайте пастуший час!» [51]

С теми скромными средствами, которыми Суворов располагал, это был дерзкий замысел. О состоянии его артиллерии говорит тот факт, что при испытании кинбурнских пушек девять из тридцати семи разорвались при первых выстрелах. Суворова это, однако, не смутило.

51

То есть не упустите момент для атаки.