Суворов
Шрифт:
— В бытность мою в Польше, — вспоминал он, — сердце мое никогда не затруднялось в добре и должность никогда не полагала тому преград…
Он с жадностью следил за турецким фронтом. Если 1769 год мог порадовать врагов России, то сменивший его 1770-й ознаменовался серией громовых, блистательных викторий, поразивших Европу. Ларга и Кагул, покорение Бендер и занятие крепостей по Дунаю, восстание греков и истребление турецкого флота в Чесменском заливе потрясли до основания весь государственный организм Оттоманской Порты. Помыслами своими генерал-майор был там, вместе с Румянцевым и Долгоруковым, горячо завидуя всем, кому удалось добиться перевода из Польши в главную армию. В августе он проводил на турецкий фронт проезжавшего через Люблин бригадира Кречетникова.
Рослый медлительный Михаил Никитич Кречетников едва поспевал за семенившим генералом. Впрочем, со стороны могло показаться, что генералом пристало быть, конечно, Михаилу Никитичу, дородному и щеголеватому, а не этому сухонькому и маленькому человеку, по случаю прохладного дня надевшему прямо поверх рубахи зеленый длиннополый, закрывающий икры сюртук, или сертук, с высоким стоячим воротником и круглыми красными обшлагами.
— Сколь вы счастливы, что направляетесь к Петру Александровичу Румянцеву! — отрывисто говорил Суворов. — Дела ваши будут видны, лишены невероятных хлопот. Способные случаи имеете отлично блистать!
— Вы доказали, ваше превосходительство, — слегка задыхаясь от непривычной скорой ходьбы, отвечал Кречетников, — что искусной командир и в Польше способен себя проявить.
— Какое там в Польше! — перебил его Суворов, все ускоряя шаг. — Коликая бы мне была милость, если бы выпустили в поле! Я такого освобождения не предвижу. Разве нечаянно благополучная будущая рапортиция сие учинить возможет.
Завидев, что бригадир хочет возразить, Суворов сердито добавил:
— Уповаю, верите, что я не притворствую паче… Я с горстию людей по-гайдамацкому принужден драться по лесам. А Древиц нерадиво, роскошно и великолепно в Кракове отправляет празднества. — Генерал нахмурился, отчего между глаз пролегла резкая морщина.
— Главнокомандующий наш в Польше довольно его выхваляет, — заметил Кречетников, едва сдерживая одышку.
— Не прилеплен он к России! — взорвался Суворов, начавший уже не идти, а бежать. — Купно и с нашим главнокомандующим! Ее императорское величество довольно имеет верноподданных, которые прежде Древица талантами прославились. А господин Веймарн таковым наемникам безмерно потакает!
— О сем генерал-порутчике, — Кречетников старался не отстать, — в Санкт-Петербурге знатную историю рассказывают.
Бригадир в душе давно уже с неприязнью относился к Веймарну, но был осторожен, пока оставался у него в подчинении. Теперь же он чувствовал себя независимо и рад был сообщить ходивший в придворных кругах анекдот.
— Поведай, батюшка Михаил Никитич! — Мучений Кречетникова Суворов не замечал и побежал еще быстрее.
— Извольте, ваше превосходительство… — Голос бригадира прерывался. Он отдувался и вытирал платком мокрое лицо. — Находясь в столице… генерал наш заметил, что из его спальни пропала шкатулка… с дорогими вещами и деньгами… Уф! Он заподозрил своего секретаря… ласково стал увещевать его: «Милый Гейдеман, признайся, тебе известно, кто украл ее». Тот клялся, что не способен на мошенничество… Уф! Тогда Веймарн трижды наказал его батогом, но признания не добился.
— Ай да Веймарн, храброй генерал! — не удержался Суворов, легко беря подъем в гору.
— В отчаянии секретарь на глазах у Веймарна распорол себе живот перочинным ножом… — продолжал вконец обессилевший Кречетников. — На другой день шкатулка нашлась в сарае… Вором оказался канцелярист… — Кречетников перевел дух и снова побежал за Суворовым. — Гейдеман послал жалобу императрице… но Веймарн заставил секретаря отказаться от жалобы… пообещав за это тысячу рублей… Но и тут словчил: отдал только шестьсот… Императрице же донесли… что генерал-порутчик вполне удовлетворил своего секретаря… за нанесенное ему оскорбление… Уф! — На бригадира жалко было смотреть: зеленый кафтан дымился на его полном теле.
— Тонкой Веймарн! — Суворов резко остановился. — Поступает в стыд России, лишившейся давно таких варварских времен. Здесь мне горькая мука. Даруй, Боже, нам скоро увидеться там, куда вы поехали!..
К неудовлетворенности своим положением и обязанностями прибавилась нежданная беда. В начале ноября Суворов стал получать тревожные известия о приближении к Сандомиру большого отряда графа Иосифа Миончинского. Самолично отправившись в поиск, генерал едва не утонул при переправе через Вислу и, вытащенный солдатами, так сильно ударился о понтон грудью, что «к живственным операциям» далее не годился и даже не мог сидеть на лошади. Он вернулся в капиталь, усилив пост капитана Дитмарна в Сандомире командою подпоручика Суздальского полка Арцыбашева.
15 ноября Миончинский с тремястами пехотинцами, почти полуторатысячным отрядом конницы и шестью пушками подошел к Сандомиру. Атака началась днем: после ружейной пальбы поляки бросились в направлении Краковских ворот, спеша ворваться в город через пролом в стене. Здесь их встретил и отразил прапорщик Климов. Главный удар конфедераты произвели с другой стороны, против Опатовских ворот, где действовали их отборные войска под командованием полковника Шица. Он нашел, однако, достойного противника в лице Арцыбашева: прицельный огонь из ружей и пушки заставил поляков отступить.
Двадцать один час продолжался штурм Сандомира. Гарнизон его, насчитывавший менее двухсот человек, раз за разом отражал настойчивые атаки. Сам Миончинский приезжал «на пароль» к воротам, уговаривая капитана Дитмарна уступить силе и сдаться. Потеряв множество убитых и раненых, поляки утром 16 ноября «все разом отступили». Через своего региментаря — командира полка Миончинский пригласил Дитмарна со свитою к себе. Желая отдать дань храбрости русских, граф дружески принял капитана, больше не упоминая о сдаче города. Эта встреча словно бы из рыцарских времен закончилась тем, что Дитмарн снабдил Миончинского провизией, так как поляки ничего не ели уже сутки.
Суворов по достоинству оценил оборону Сандомира, сказав, что «диспозиция его (Дитмарна. — О. М.) обороны может равняться с диспозициями славнейших полководцев».
Заканчивался тревожный 1770 год. Бой под Ореховом сделал Суворова генерал-майором; победы, одержанные в Люблинском районе, принесли ему орден Святой Анны (учрежденный в 1735 году в честь дочери Петра I). Орден этот стал у Суворова любимейшим: уже будучи знаменитым полководцем, он, отправляясь в бой, часто надевал только Аннинский крест.