Суженая
Шрифт:
Сама Гордеева вышла замуж девственницей и считала, что это обстоятельство возвышало её над «падшими женщинами» и давало ей индульгенцию на всю оставшуюся жизнь. Во время застолий она с гордостью об этом рассказывала, ставя себя в пример ветреным и, как она выражалась, «недальновидным» подругам. Мне ненавистно было в жене это высокомерие.
Сняв с веревки сушившееся на кухне полотенце, я направился в ванную принимать душ.
По субботам Полина посещала бассейн. Жена в этот субботний день с ней на занятия по плаванию не поехала, попросила меня её подменить.
В бассейне был открытый урок, – родителям раздали бахилы и пустили посмотреть, как обучают их детей разным стилям плавания.
На
Конечно, это был жест вежливости, продиктованный исключительно её темпераментом, но мне показалось, что в этом её приветствии было нечто большее.
Домой мы с дочкой возвращались пешим ходом, в компании с Таньшиной. Шагали не спеша. Татьяна была словоохотлива, но беседу начал я с самого, как теперь понимаю, непристойного вопроса о её родителях.
– Татьяна, скажите, какое у вас отношение к родителям? – фальшиво-назидательным голосом осведомился я.
– Ну, во-первых, они меня очень любят, – стала отвечать Таньшина предельно серьёзно. – Я имею в виду отца и его вторую жену. И это останется со мной навсегда. А во-вторых, это грустная тема. Давайте, я вам лучше расскажу о том, как я училась на парикмахера.
– Давай, – согласилась Полина.
– Мой дедуля, Тихон Макарович Таньшин, папин отец, – он по профессии железнодорожник-МИИТовец. МИИТ, Полечка, это Московский Институт инженеров транспорта. Так вот, дед всю жизнь проработал с железом, изучал в лаборатории прочность металла, делал эксперименты. Есть у него труды. Всё время, сколько помню его, носился с металлическими образцами. Я тоже, как и вся моя родня по отцовской линии, дядьки, тётки, поступила в МИИТ.
– И тебя туда тянули? – уточнил я, не от невнимательности, а больше из желания перейти с Таней на «ты».
– Я же и говорю, – обрадовалась Таньшина, правильно понимая мотив моего вопроса и радушно улыбаясь. – После школы я думала, куда поступать? Надо было куда-то поступать, как все это делают. Но куда? В МИИТ, конечно. Я туда поступила, отучилась полтора семестра, то есть меньше года…
– А какие экзамены ты сдавала? – перебил я лишь для того, чтобы ещё раз обратиться к Тане на «ты».
– Математику, физику, по-моему, два сочинения, – принимая игру и широко улыбаясь, ответила мне Таньшина.
– Устная математика? – поинтересовалась Полина, напоминая нам, что мы не одни.
– Нет, математика письменная. Причём я же поступала в институт после математической школы. Меня отец туда отдал.
– С какого класса? – задала вопрос моя дочка, на этот раз больше из баловства.
– Значит… Начать с того, что первые шесть лет я училась во французской спецшколе.
– А где родилась? – не успокаивалась Полина.
– Родилась и живу в Москве, в доме у станции метро «Алексеевская».
– А где гуляла?
– У дома и гуляла. А как подросла, – на ВДНХ. Это чуть дальше, но там интересней. Мой папа был преподавателем в математической школе и имел много частных учеников. И одна семья, а точнее, его ученица, Ольга Нестерова, впоследствии ставшая его женой, а мне заменившая матушку… Она, эта Ольга, училась во французской спецшколе имени Ромэна Роллана в Банном переулке. И они меня туда определили. Там я проучилась до шестого класса. Математику завалила по полной программе, и меня вышибли из этой школы. Там простая была математика, но я и её умудрилась сдать на «два». И тогда папа взял меня к себе в математическую школу. Знаменитая четыреста сорок четвертая школа в Измайлово. Что мне очень помогло при сдаче вступительных экзаменов в МИИТе. Потому что я блестяще, извините за хвастовство, там сдала математику. И не только сдала, но ещё и помогла половине аудитории, потому что подготовка в математической школе была хорошая. То, что спрашивали на экзамене в институте после первой сессии, мы проходили в девятом классе. То есть у меня был более высокий уровень. Училась я безобразно, надо сказать, так что папе пришлось подмухлевать и с аттестатом. Хотя всё напрасно. Учась в этом МИИТе, я вообще всё задвинула. Представляете, умудрилась после математической школы ту же программу на первой же сессии сдать на «двойку». То есть, вообще не сдать, завалить. После этого ещё немножко походила в институт и почувствовала – всё! Это не моё. Всё это черчение, начерталка… Почерк у меня был безобразный, рука слабая. Не рисунки выходили, а чёрт знает что. А училась я на энергомеханическом факультете. «Теория транспортного машиностроения и ремонт подвижного состава».
– Это такая специальность должна была у тебя быть? – подал я голос.
– Да. ТТМ и РПС – теория транспортного машиностроения и ремонт подвижного состава. Я до сих пор не понимаю, о чём сейчас говорю. Потому что не знаю, где это у электровоза находится, то, что я сейчас вам озвучила. В общем, в институт я ходить перестала, и тогда мой дедушка, Тихон Макарович, произнес сакраментальную фразу: «Чем с грязными железками всю жизнь валандаться, давай-ка, Танюша, лучше возись с грязными волосами». И так удачно получилось, что нашим соседом был очень пожилой журналист Николай Львович Низинский, который в шестидесятые годы освещал парикмахерские конкурсы в прессе. Писал заметки, и у него остались связи в этом парикмахерском деле. Он лично знал всех старых мастеров, именно он и подал деду идею, чтобы я поступала на курсы и стала парикмахером. Николай Львович даже помог мне. Позвонил, нажал нужные кнопки, и таким образом я оказалась на семимесячных парикмахерских курсах. Это Измайлово, улица Никитская, дом четыре «а». Достаточно знаменитые курсы были. Училась я на мужского мастера. Потом я их ещё раз заканчивала, когда захотела стать женским мастером.
– Курсы были платные? – спросил я.
– Нет. Нам ещё и стипендию платили, сорок рублей. Как мы тренировались? Было весело. Мы выходили на улицу искать «жертву». К нам приходили пенсионеры, дети. Все знали, что в этом здании школы можно бесплатно подстричься. Конечно, к нам приходили не очень имущие. Мы стригли их безвозмездно, иногда выстригая не то, что нужно. Я имею в виду лишнее. Помню первого своего клиента. Я посадила, начала стричь и только потом вспомнила, что не накрыла его накидкой и стригла прямо на одежду. Делала это всё, как само собой разумеющееся. А когда я делала ему окантовку над ухом… Это когда открываешь ушко и окантовываешь по кругу волосы. Я ему сделала полукруг где-то на сантиметр выше уха. То есть получилась такая выбритая окантовка, чудовищная. Ну, в общем, такие были мои университеты.
– Клиент возмущался после этого?
– Нет-нет. Они были абсолютно добродушны, так сказать, понимающие. Вообще наши мужчины, именно этот контингент, не очень имущий, им совершенно было наплевать на стрижку как таковую. Стрижка в Советском Союзе – это что-то омерзительное. Женская, ещё более-менее. Потому что всё-таки женщина и красота, женщина и уход за собой – это вещи сопряжённые. Но мужчины, которые должны были быть чуть менее страшными, чем обезьяна и такими же вонючими, в лучшем случае политыми дешёвыми одеколонами, такими, как «Шипр», «В полёт» и «Тройной»…