Свадьба палочек
Шрифт:
Я упала.
Последнее, что я увидела, прежде чем один из стержней переломился и пронзил мне горло, было одно из лиц, которые я нарисовала на потолке.
Крик. Крик повсюду, и не только человеческий. Визжали металлические конструкции, они, ударяясь друг о друга, звенели и скрежетали несколько секунд, потом все стихло. На этот раз ничего не разрушалось и не переламывалось, только встречалось. Встречалось на оглушительное мгновение в коротком обжигающем прикосновении и исчезало. Мы летели. Вагончик взмыл в воздух. Когда тьма туннеля сменилась ярким солнечным светом, я снова открыла глаза. Мы вертелись,
Я взглянула на Джеймса. Волосы его сбились под напором ветра. Он смотрел прямо перед собой, на лице безумная адреналиновая улыбка. Мы неслись со страшной скоростью, а я не сводила с него глаз, стараясь отыскать в его лице то, что чувствовала весь день, но поняла лишь теперь. Когда он повернул голову в мою сторону и посмотрел на меня, я поняла: больше я его не люблю.
Это был мой восемнадцатый день рождения. Джеймс пригласил меня в парк аттракционов – отпраздновать это событие. День был великолепный. Через две недели нам предстояло отправиться в университеты – каждый в свой, – и мы еще никогда не были ближе. Что бы мы там ни говорили о письмах и звонках и о рождественских каникулах, которые не за горами… я его больше не любила.
Когда наш вагончик сделал поворот и стал замедлять ход, приближаясь к концу аттракциона, уже видимому впереди, из моей груди вырвалось рыдание – такое странное и отчаянное, что оно прозвучало, словно лай.
– Знаешь, за что я тебя люблю?
Мы сидели на скамейке, ели сахарную вату и смотрели на прохожих. Я сделала вид, что очень занята – слизываю с пальцев клочья сладкой розовой массы. Мне совсем не хотелось знать, за что Джеймс любит меня, – ни теперь, ни когда-либо.
– В твоих объятиях я себя чувствую знаменитостью.
– Что?
– Не знаю, как объяснить. Я чувствую себя знаменитым, когда ты меня обнимаешь. Когда ты прижимаешься ко мне. Как будто я многого достиг. Как будто я важная персона.
– Как мило с твоей стороны, Джеймс – Я не могла поднять на него глаз. Но он вынул палочку с комком сахарной ваты из моей руки и повернул к себе мое лицо.
– Это правда. Ты не представляешь, как я буду скучать по тебе в следующем году.
– Я тоже.
Он кивнул, полагая, что мысли у нас одинаковые, печальные, и я от этого почувствовала себя еще хуже. Я ощутила, как спазм сдавил мне горло, и почувствовала, что вот-вот расплачусь. Поэтому я зажмурилась крепко-крепко.
И вдруг тишина. После грохота в парке аттракционов она казалась всеобъемлющей. Когда я подняла глаза, тридцатилетний Джеймс сидел в эркерном окне напротив кровати в спальне дома в Крейнс-Вью и смотрел на меня. Все куклы исчезли. Это снова была спальня, которую я так недолго делила с Хью Оукли.
– С возвращением. И что ты вынесла из своего путешествия?
– Все эти женщины были мной. Маленькая девочка, летавшая по воздуху, художница, я с тобой в парке аттракционов… Все жили разными жизнями, но… это была одна и та же личность. И все они думали только о себе. Абсолютные эгоистки. А что, были и другие? Я прожила и другие жизни, Джеймс?
– Сотни. Они показали бы тебе больше, но у тебя хорошая голова, и ты все поняла по трем последним.
– И все люди в них связаны между собой. – Я соединила кончики пальцев. – Шумда был возлюбленным Франсес. Маленькая девочка пошла на его шоу. А женщина, расписывавшая фреску, это Лолли Эдкок, правда?
Джеймс кивнул и саркастически сказал:
– Которая трагически погибла ровно перед тем, как мир признал ее талант. Она умерла в шестьдесят втором. Миранда Романак родилась в шестьдесят втором. Девочка погибла в двадцать четвертом. Лолли Эдкок родилась в тот же год.
– Ты участвовал в скандале с поддельными картинами Эдкок. А у Франсес была ее подлинная картина.
Он ткнул в меня пальцем:
– И у Хью, но он об этом не знал. Те четыре портрета одной и той же молодой женщины. Лолли их написала, еще когда училась в Союзе молодых художников.
– Это портреты той девочки, что разбилась в театре, да? Какой она стала бы лет в двадцать, останься жива. Лолли казалось, что это ее фантазии. Поэтому у меня такое странное отношение к этим портретам. Словно я знала эту женщину, хотя никогда прежде и не видела ее.
Джеймс вздрогнул и резко втянул воздух.
– Откуда ты это знаешь?
– Откуда? Бога ради, Джеймс, ты разве не знаешь, через что я сейчас прошла? Ты разве не знаешь, о чем идет речь? Не морочь мне голову. Я думала, ты здесь, чтобы мне помочь.
– Нет, это ты здесь, чтобы помочь мне, Миранда. Ты здесь, чтобы меня освободить, к херам собачьим! Я здесь не ради тебя – ради себя. Освободи же ты меня, бога ради! Я сделал все, что мог. Поделился с тобой тем, что знаю.
Ты сама все поняла об этих портретах, о том, кто на них изображен. А я этого не знал. Разве ты не видишь? Я выдохся. Я все тебе отдал, что у меня было. Так что отпусти меня теперь. Освободи меня!
– Почему все это происходит со мной сейчас? Почему вдруг именно сейчас?
Он покачал головой.
– Не знаю.
– Где теперь Хью?
– Не знаю.
– Кто я?
Вскочив на ноги, он в ярости бросился ко мне.
– Я не знаю! Я здесь, потому что должен был рассказать тебе то, что мне известно. Что ты прошла цепь реинкарнаций. Во всех прожитых тобою жизнях все взаимосвязано. Все. И в каждой из них, кем бы ты ни была, ты думала только о себе. Девочка в театре была капризным, эгоистичным ребенком. Лолли Эдкок пользовалась людьми, как туалетной бумагой. Ты… Смотри, что ты со мной сделала, даже когда поняла, что больше меня не любишь. А Дуг Ауэрбах? А тот парень с видеокамерой, который пришел в твой магазин и ударил тебя? Ты разрушила семью Хью, потому что была эгоисткой и хотела его заполучить… Всегда ты ставишь себя на первое место, а на остальных тебе плевать.
– Почему они послали тебя ко мне? Кто они такие?
– Миранда! С вами там все в порядке? – Мы обернулись, услыхав сквозь дверь голос Маккейба. Джеймс кивнул в сторону двери.
– Твой друг ждет.
– Кто они, Джеймс? Хоть это мне скажи.
Он задрал подбородок вверх и склонил голову набок, как ничего не понимающая собака.
– Миранда, откройте!
– Все нормально, Фрэнни! Сейчас иду.
Голос Джеймса зазвенел. В нем слышалась мольба.
– Пожалуйста, дай мне уйти!