Свастика и Пентагон
Шрифт:
– Я больше половины проспал, извините, – ответил Курский. – Вначале все было довольно энциклопедично, познавательно. Концовка идейно напыщенная, в духе проповеди, как в Америке.
В целом, все очень интересно. Спасибо.
– Здесь в двух шагах есть приятное кафе «Грифон », мы там любим сидеть. Хотела пригласить вас выпить чаю со мной и моими друзьями, – Лида указала на близнецов.
Курский поклонился, соглашаясь. Он выспался на лекции и теперь чувствовал себя достаточно свежим.
«Грифон» действительно оказался приятным ресторанчиком с открытой террасой и сводчатыми внутренними помещениями. Они сели за столик возле большого телевизора, который излучал пение и пестроту музыкальных клипов. С ними были близнецы и Цитрус, который скоро ушел.
Совершенно
Лида заказала бокал белого вина, Курский – бутылочку минеральной воды и овсянку.
– Вы, наверное, очень устали? – спросил Курский.
– Нет, не устала. У меня много сил, и я научилась равномерно распределять свою энергию и никогда не уставать.
– Вы – йог? – Курский отпил воды.
– Можно и так сказать.
– Значит, разговор вас не измучает. Я хотел спросить вас: вы специально хотите укрепить меня в подозрениях против вас? У меня создается впечатление, что все, что вы говорите, должно укрепить меня в мысли, что вы причастны к этим смертям. Вся эта длинная лекция была мною услышана как одна фраза: это я убила четырех стариков.
– Странно. Я их не убивала. И лекция была совсем про другое.
– Я знаю, что их убили не вы. Но, может быть, вы хотите принять вину на себя, чтобы выгородить какого-то дорогого вам человека? Вашего близкого друга?
– У меня нет близких друзей. Есть один любовник, но он тоже никого не убивал.
– Любовник? Простите за нескромность, речь идет о полковнике Иоффе?
– Какая глупость. Вы совсем ничего не соображаете.
Мой любовник – Цитрус, и об этом знают все.
– Извините.
Лида рассмеялась. Видимо, предположение, что Иоффе ее любовник, развеселило ее. Лицо ее после лекции все же было усталым, но теперь, под влиянием вина и свежего ветра с моря, глаза ее заблестели, на щеках появился румянец. Она закурила тонкую женскую сигарету.
– Вы верите во все, что говорили, – про радужную свастику из цветочных ароматов и прочее? – спросил Курский, размешивая овсянку.
– Конечно. Неужели вы думаете, что я вру детям?
Я и вообще стараюсь не врать, а уж детям говорю всегда только то, что думаю. Не все же так циничны, как старые следователи из советского угрозыска.
– Да, полковники советского КГБ гораздо романтичнее, – парировал Курский.
– Полковник Иоффе – очень хороший и очень честный человек, – произнесла Лида, и Курский подивился, что она дословно повторила недавнюю фразу Гущенко. – В молодости он был разведчиком.
Действительно, он, наверное, романтик, ну и хватит о нем.
– Я тоже вот желаю быть романтиком. Сидя на вашей лекции, между снами и слайдами, я написал стихотворение, посвященное вам. Вот оно, – Курский протянул Лиде сложенный листок бумаги.
Она развернула – стишок был написан отчетливым бисерным почерком:
Как лик, искаженный болезненной спастикой,Насупился мир наш, помеченный свастикой.На ватмане белом, сквозь крошки от ластикаСерела, как дым, полустертая свастика.Ее поговорки, походка и пластика,На тоненькой шейке алмазная свастика.Постель с отпечатком любовной гимнастики –Две простыни белых свились в форме свастики.В кино, словно отсвет смешного ужастика,В глазах у детей отразилася свастика.Как девочки русские – Машеньки, Настеньки –В лугах закружились цветущие свастики.Волчата, оскальте голодные пасти-ка!На шкурках у вас появляется свастика.Вот сон, что навеян научной фантастикой:Два робота ржавых разложены свастикой.Моя королева,– Кажется, я перебрал все возможные рифмы к слову «свастика», – сказал Курский. – Если не считать маленькой нечестности в случае с волчатами.
Но, возможно, я что-то упустил.
– Чудесное стихотворение! И вообще вы очень галантны. Вы – опытный кавалер. Вы что, были донжуаном? – Лида спрятала листик.
– Не то чтобы донжуаном, но я любил женщин, и они любили меня.
– А сейчас?
– А сейчас я старик.
– И не женаты?
– Женат никогда не был.
Лида усмехнулась:
– Значит, вы – старый холостяк?
– Именно.
– А что такое «спастика»?
– Непроизвольное сокращение лицевых мышц, как правило вызываемое болью или сильными эмоциями. Чаще всего говорят о «спастике голодания» и чаще всего имеются в виду резко сведенные или приподнятые брови, сморщенный лоб…
– Понятно. Я этого слова не знала. Я не знала, что есть слово, всего лишь одной буквой отличающееся от слова «свастика».
Они помолчали, глядя в телевизор, где в этот момент две чудесные девочки-лесбияночки целовали мокрые лица друг друга, а потом бежали кудато в своих школьных униформах, под проливным дождем…
– Зачем вы уехали из Севастополя и поселились здесь? – наконец спросил Курский.
– Я родилась в Симеизе, что означает по-гречески «знак». С детства я любила знаки, присматривалась к ним. Сейчас бы я сказала: медитировала на них. Уже тогда я чувствовала в них огромную силу. Знаки – это ключи к колоссальным объемам энергии. Можно пользоваться сразу всеми ключами, можно одним или двумя – кто как умеет. Я не выбирала свастику, это она выбрала меня. И, видимо, случилось это в тот момент, когда мои родители решили переехать из Симеиза в Севастополь. Мне было четыре года. Цифра 4 – это недорисованная свастика. Севастополь – единственный город на Земле, чье название – однокоренное со словом «свастика». Этот корень «севаст» или «сваст». Севастикана – так на древнеиндийском языке, на прасанскрите, называется свастика собирающая. В начале моей жизни мне дана была общая категория знака – знак как таковой. Потом судьба указала мне, что этот знак в моем случае – свастика. Указала поначалу через название города, в котором я вырастала, где прошла моя юность. Севастополь был моим любимым городом, его я считала родным, в нем была счастлива. Тогда я не думала о свастике. Но потом свастика спасла меня в самый трудный и страшный момент моей жизни. Она неожиданно пришла ко мне на помощь. Я поняла, что мне отныне следует посвятить себя служению этому знаку, раз уж я родилась в Симеизе, а выросла в Севастополе. В тот момент ситуация моя складывалась так, что в Севастополе я оставаться больше не могла. И тогда мне рассказали, что между Симеизом и Севастополем есть местечко Тополиное, а в нем дом, имеющий форму свастики. Слово «тополь» является частью слова «Севастополь». Один влюбленный в меня мужчина часто говаривал мне: «Ты стройна, как тополь». Он был человек примитивный, и этот шаблон казался ему прекрасным. Два слова в этом названии «Тополиное» – «тополь» и «иное». Да, иное… К тому же, в названии «Тополиное» мне услышалось имя Полина. Так звали одну мою подругу, которую я очень любила. Она погибла, и я тогда очень тосковала по ней. Слово «тополиное» я воспринимала как «То – Полина». Мне казалось, здесь я встречу ее снова.
– И что же, вам удалось встретить ее?
– Нет, но мне удалось ее забыть. Хотя она была такая красивая, что, казалось, забыть ее невозможно.
Но я встретила другое живое существо – дом, в котором я теперь живу. Он ведь живой, я вам говорила. И он спасает меня от всех невзгод.
Он защищает меня.
– Он даже убивает ваших врагов?
– Когда-то мне хотелось уехать навсегда в Америку и поселиться в Ратоне, штат Нью-Мехико, чтобы работать горничной в «Юкка-Отеле», который раньше назывался «Свастика». Или уехать в Индию. Но потом оказалось, что так далеко ехать необязательно.