Сверхновая американская фантастика, 1996 № 01-02
Шрифт:
— Но это для твоей же пользы, Найкосайя, — настаивал другой. — Если тебя не волнует собственная жизнь, подумай хотя бы о жене. Сколько она сможет дышать таким воздухом?
— Достаточно долго.
— Почему бы не предоставить ей право решать самой?
— Я говорю от имени всей семьи.
Вперед вышел старик.
— Она — моя дочь, Томас, — сурово произнес он. — Я не позволю тебе приговаривать ее к той жизни, которую ты избрал для себя. И не позволю так жить внукам.
Старик сделал еще шаг по направлению к крыльцу, но внезапно в него уперлась
— Достаточно, — сказал Найкосайя.
— Они масаи, — упрямо настаивал старик, — они должны уйти вместе с другими масаями в наш новый мир.
— Ты не масай, — презрительно ответил Найкосайя, — масаи не оставили землю предков ни когда чума истребила их стада, ни когда пришел белый человек, ни когда правительство продало их земли. Масаи никогда не сдаются. Я последний масай.
— Томас, будь благоразумен. Как ты можешь выдержать в мире, который больше не пригоден для жизни? Идем с нами к Новой Килиманджаро.
— Масаи не убегают от опасности, — сказал Найкосайя.
— Говорю тебе, Томас, — повторил старик, — что не позволю обречь свою дочь и внуков на жизнь в этом аду. Последний корабль уходит завтра утром. Они полетят на нем.
— Они останутся со мной, чтобы народ масаев возродился.
Шесть человек шепотом посовещались, и их вожак взглянул на Найкосайя.
— Ты совершаешь ужасную ошибку, Томас, — сказал он. — Если ты все-таки передумаешь, на корабле для тебя найдется место.
Они повернулись, чтобы уйти, но старик остановился.
— Я вернусь за дочерью, — сказал он.
Найкосайя потряс винтовкой:
— Я буду ждать тебя.
Старик повернулся и ушел за остальными, а Найкосайя возвратился в дом через воздушный шлюз. Кафельный пол пах дезинфекцией, а вид телевизора, как обычно, вызывал раздражение. Жена ждала его на кухне среди множества собиравшихся годами кухонных принадлежностей.
— Как ты можешь так неуважительно говорить со Старшими! — возмутилась она. — Ты опозорил нас.
— Нет! — оборвал ее Найкосайя. — Они опозорили нас этим бегством!
— Томас, на полях ничего нельзя вырастить. Все животные погибли. Ты ведь даже не можешь дышать без фильтрующей маски. Почему ты настаиваешь на том, чтобы мы остались?
— Здесь земля наших предков. Мы не покинем ее.
— Но все остальные…
— Пусть делают что хотят, — отрезал Найкосайя, — Энк-Аи [4] их рассудит, Он всех нас рассудит. Я не страшусь встречи с Создателем.
— Но почему ты так торопишься встретиться с ним? — настаивала она. — Ты видел ленты и диски о Новой Килиманджаро. Прекрасный мир, зеленый и золотой, повсюду реки и озера.
4
Энк-Аи — верховное божество масаев.
— Когда-то Земля тоже была зеленой и золотой, и повсюду блестели реки и озера, — произнес Найкосайя. — Наш мир разрушили. Разрушат и еще один.
— Даже если и так, нас уже не будет, — сказала она. — Я хочу туда.
— Это мы уже проходили.
— И всегда в результате мы поступали так, как нам приказывают, а не по своей воле, — она немного смягчилась. — Томас, прежде чем я умру, я хочу увидеть воду, которую можно пить, не добавляя химикатов. Я хочу увидеть антилоп, пасущихся среди высоких зеленых трав. Я хочу гулять, не страшась хотя бы воздуха, которым дышу.
— Все уже решено.
Она покачала головой:
— Я люблю тебя, Томас, но я не могу остаться здесь, и я не позволю остаться тут нашим детям.
— Никто не заберет у меня детей! — прокричал он.
— Я не могу позволить тебе пренебрегать их будущим только потому, что тебе наплевать на собственное.
— Их будущее — тут, где всегда жили масаи..
— Папа, пожалуйста, идем с нами, — раздался тонкий голосок позади, и Найкосайя, повернувшись, увидел двух сыновей, восьми и пяти лет, стоящих в проеме спальни.
— Что ты им сказала? — подозрительно спросил Найкосайя.
— Правду, — ответила жена.
Он повернулся к мальчикам:
— Подойдите. — Они медленно пересекли комнату.
— Кто вы? — спросил он.
— Мальчики, — сказал младший.
— А еще кто?
— Масаи, — сказал старший.
— Верно. Вы произошли от расы гигантов. Было время, когда все земли, которые можно было увидеть, забравшись на вершину Килиманджаро, принадлежали нам.
— Но это было очень давно, — заметил старший мальчик.
— Наступит день, и все вновь станет нашим, — сказал Найкосайя. — Вы должны помнить о том, кто вы, сыновья. Вы потомки Аейо, убившего копьем сто львов; Нелиона, поднявшего восстание против белых и выгнавшего их из Рифта; Сендайо — величайшего из всех лайбонов. Когда-то кикуйю, и вакамба, и лумбва трепетали от страха при одном только упоминании слова «масаи». Это ваше наследие, не отворачивайтесь от него.
— Но и кикуйю, и остальные племена уже уехали.
— А что до этого масаю? Мы противостоим не только кикуйю и вакамба, но всем людям, пытающимся заставить нас изменить наш путь. Даже европейцы, завоевав Кению и Танганьику, так никогда и не покорили масаев. А когда пришла Независимость и все остальные племена бросились в города, и надели костюмы, и копировали во всем европейцев, мы остались такими, какими были всегда. Мы носили то, что нам нравится, жили там, где нам хотелось, потому что мы гордились тем, что мы — масаи. Разве для вас это ничего не значит?
— Разве мы не останемся масаями, если улетим к другому миру? — спросил старший мальчик.
— Нет, — твердо ответил Найкосайя. — Масаи привязаны к своей земле. Мы — ничто без нее, а она — без нас. Это за нее мы всегда боролись, ее всегда защищали.
— Но теперь она больна, — сказал мальчик.
— А если я заболел бы, ты бы меня бросил? — спросил Найкосайя.
— Нет, отец.
— Так вот, так же, как ты не покинул бы меня в моей болезни, так и мы не покинем землю в ее скорби. Когда любишь что-то, когда это становится частью тебя самого, ты не бросишь это только потому, что оно заболело. Ты остаешься, и сражаешься даже упорнее, чтобы исцелить, чем когда сражался, чтобы завоевать.