Сверкающий купол
Шрифт:
– Эл.
– Это здорово, Эл.
– Грейс, как насчет того, чтобы я проводил тебя?
– Я на машине.
– Ладно, тогда ты меня проводишь.
– Эл Макки взял ее за руку.
– Где ты живешь, Эл?
– Она погладила его палец. В баре становилось жарко. Подкрался Уинг, умыкнув два 25-центовика с абсолютной безнаказанностью.
– Я живу недалеко, Грейс, - пробормотал Эл Макки. Их лица почти соприкасались.
– Где ты живешь, Эл?
– Она рыгнула.
– В мотеле "Чайнатаун".
– Ах, Эл!
– завизжала она.
–
– Грейс игриво толкнула его, и он опрокинулся вместе со стулом. Только возвращение Бакмора Фиппса спасло его от падения на спину плашмя.
– Держись, Алоизиус, - Бакмор Фиппс легко подхватил детектива на полпути к полу.
– Го-о-осподи, Макки, у меня водные лыжи толще, чем ты. Если ты еще немного похудеешь, ты исчезнешь.
Когда Эл Макки вновь надежно устроился на своем стуле, а Изумительная Грейс стала неистово подавать сигналы, всасывая воздух через пустую соломинку, Бакмор Фиппс сказал, - Это все здешняя моча, которую ты пьешь. Ирландский виски, как же! Его гонит для Уинга банда самогонщиков на берегу озера Мохаве. То, что у них не бродит, они продают как якоря.
– Мой правый глаз только что закрылся. Я начинаю скучать, - сказала стервятница Бакмора Фиппса, повиснув на его могучем плече.
– Мы уходим или нет?
– Ну конечно, крошечка, - проворковал огромный коп.
– Папочка отвезет свою крошечку домой, и они будут... Ну-ка посмотрим, вначале мы будем... драться!
– Ох, папочка, папочка!
– завизжала она, и депрессия Эла Макки усугубилась. Только подумал об эрзац-папах...
– Крошечка двинет папочку по челюсти, потом даст ему по зубам, и драка зако-о-ончится. Наступит мир, крошечка.
– Пальцами, толстыми, как ружейные патроны, он изобразил символ мира.
– Что за здоровяк! Стервятница провела ногтями по груди огромного полицейского, сгребая расстегнутую нейлоновую рубашку.
– Слушай, Грейс,- сказал Эл Макки.- А что, если мы с тобой...
Бесполезно. Наполненная ромом связистка неотрывно глядела на подлое массивное тело Бакмора Фиппса, в то время как другая стервятница укусила его за плечо и сказала, - А папочка расскажет своей крошечке истории про полицейских и воров?
Бакмору Фиппсу такое было не впервой.
– Ну конечно, крошечка. Я расскажу, как меня в прошлом году ранили. Я получил пулю прямо в мочевой пузырь, и она с неделю плавала там в моче, пока ее не вынули.
Заодно мне сменили все трубопроводы. Теперь я писаю трассирующей струей.
– Трах, трах, трах!
И так далее. Пока они пробирались к выходу, Крошечка никак не могла от него отцепиться. Эл Макки услышал заключительный - излишний, с его точки зрения, - выстрел Бакмора Фиппса.
– Я самый лучший мужчина в этом салуне!
Изумительная Грейс вздохнула и наблюдала за Бакмором Фиппсом, пока он не скрылся за бисерной занавеской. Ранчо для вшей и все такое прочее.
– Ну и на здоровье ей, - провозгласила Изумительная Грейс после того, как они ушли.
– Вот как он разговаривает с леди. Обзывает ее, как хочет. А ей все равно, даже если он пообещает отвезти ее на Гавайские
– А я в этом салуне, наверное, на 17 месте, - откровенно заметил Эл Макки. Есть шанс, что честность может решить его проблему на сегодня.
Но в конце концов выяснилось, что честность здесь ни при чем. Все решила экономика. Он уже не был таким худым, как казался перед пятым "Май Тай". И он был довольно-таки молодым. Не больше 46, может 47.
Один из тех, кто наверняка выглядел старым даже в средней школе. Очевидно кожа да кости, но парень приятный. Да, этот Эл Макки был и вправду приятный парень. Экономика. Спрос и предложение.
Через 10 минут, поддерживая друг друга в вертикальном положении, они пробирались сквозь сходящую с ума толпу -- к величайшей тоске Уинга, который терпеть не мог, когда от него сбегали пьяненькие клиенты хотя бы с парой долларов в кармане.
Наверное второй самый печальный в тот вечер момент для Эла Макки наступил, когда проходя мимо бедного старого Кэла Гринберга -- детектива с тридцатипятилетним стажем, работающего с ним в одном отделе, -- он услышал, как тот, пытаясь перекричать грохот всепроникающего тяжелого рока, отчаянно доказывал что-то флегматичному молодому копу из участка на Ньютон стрит, которому было абсолютно на все наплевать.
– Я бы не имел ничего против, - кричал бедный старый Кэл Гринберг, если бы это была музыка. Ты называешь это музыкой?
– Ты знаешь ту девицу из канцелярии?
– отвечал ему молодой коп. Мэгги... забыл, как дальше. Сиськи у нее отсюда до Сан Диего. Знаешь?
– Ну? Ты называешь это музыкой?
– Сиськи у нее - отсюда до Техаса. По-моему, Мэгги...
– Сиськи! И это все, что ты хочешь взять от жизни? Тебе что больше нужно, мозги или сиськи?
– потребовал ответа бедный старый Кэл Гринберг.
– Ерунда, - сухо сказал молодой коп.
– Если бы у меня были мозги, я бы покупал сиськи.
– Но ты называешь это музыкой?
– настаивал бедный старый Кэл Гринберг.
– Это не музыка. Ты когда-нибудь слыхал про Глена Миллера? Вот он делал музыку. Глен Миллер. Ты хоть слыхал о нем?
Уинг остановил надвигавшуюся пьяную истерику бедного старого Кэла Гринберга, налив ему двойную порцию виски. Он украдкой провел изумрудным рукавом по стопке долларовых банкнот, лежавших перед старым детективом. Уингу удалось украсть два доллара, не считая цены за выпивку, и добавить их к шальным деньгам в шкатулке.
– Скажи ему, Уинг, - умолял бедный старый Кэл Гринберг.
– Скажи этому мальчишке. Глен Миллер был герой!
– Герой! Расскажи это своей бабушке, - захихикал Уинг, прибавляя звук тяжелого рока еще на два децибела.
– Он так и не выучился как следует летать!
Вероятно, осечка Эла Макки в чайнатаунском мотеле была неизбежной. Когда она сняла лифчик и колготы, ее тело осело и провисло. Она выпадала по частям: желеобразные бедра, зеленоватые варикозные икры, перекрещенный сетью морщин и складок живот. Серый живот старого тюленя.