Свет Неутешенных

Чернышёв Герман

– Да кому вообще придёт на ум сталкивать проклятых шахтёров?.. – Галдбин Меггенсвок неприязненно скорчил своё широкое серое лицо и уселся спиной к ограждению помоста. Нижний ярус гудел и клокотал в полумраке. – Мы и без вмешательства прекрасно сдохнем от этой сраной духоты…

Креупци поджёг трубку от свечи в фонаре и, приблизившись к ограде, выпустил клуб дыма в толщу темноты.

– А что, кто-то ещё?..

– Нет, – Галдбин откупорил мех с вином. – Но болтают они так, будто да. Неймётся этим верхним. Дерьмо… Вот взять нас, низинников, мы – не падаем и не болтаем. Ухнуть с огороженной тропки!..

Это многое говорит о них как о шахтёрах. Немыслимо.

На лице Креупци возникла какая-то неестественная улыбка.

– Жаль тебя огорчать, но я слышал распоряжение Уодса. К нам пришлют работника с верхнего яруса. Кажется, он будет совсем скоро.

– Вот же ж… – Галдбин ругнулся и отхлебнул из меха. – Тишины не допросимся.

Обоих шахтёров сковало молчание. Креупци курил, его одинокая фигурка, стоящая перед необъятной чернотой подземной долины, казалась ещё более незначительной, чем обычно. Боль усиливалась, раз от раза заставляя поглаживать опущенные веки кончиками пальцев.

В один момент и впрямь послышалась далёкая поступь. Сбитые сапоги касались подземной тропы со свойственной всем туннельщикам мягкостью. Когда кайло приветственно громыхнуло о доски помоста, Креупци повернулся.

– Как поживаешь, Соттак? – спросил он без удивления и выбил трубку, постучав ей по ладони. Галдбин Меггенсвок, не заинтересованный в беседе, хранил захмелевшее безмолвие, потягивая выпивку.

– Уодс избавился от меня, – пробурчал Соттак и прислонился поясницей к ограде, сложив руки на груди. – Сказал, что я подкрепляю волнения среди шахтёров, и послал сюда. Здесь меня слушать не будут.

– Ещё бы, – с хриплой усмешкой подтвердил Галдбин и отхлебнул большой глоток. – Низинный ярус не для болтунов, мы здесь работаем. Да и было бы из-за чего болтать. Шахтёр разбился… Нечего было соваться. Будто он не знал, что в копях темно.

Под пыльной бородой Соттака проявилась улыбочка, ненавязчивая, вялая, ничего не выражающая. Заметив её, Креупци даже не успел недоверчиво свести брови – в глазах моментально вспыхнула далёкая зудящая боль, казалось, остывшая на время разговора.

– Без аккуратности никуда, так в два счёта ухнешь, – Меггенсвок, в свою очередь знатно прихмелевший, не желал униматься. Его затуманенный взгляд застыл на неполном мехе, обмякшем в покрытых твёрдым слоем сухой грязи ладонях, только губы шевелились, нехотя отлипая друг от друга. – А этот шахтёр… Как его?.. Известно?

– Толвиас, – бросил Соттак как бы между делом.

– Толвиас… – Галдбин вздрогнул в пьяном возмущении. – Не шахтёрское это имечко!.. Вот я – Меггенсвок. Я всю жизнь тружусь в шахтах, и хоть бы хны… Мой папаша, тоже, кстати, Меггенсвок, до сих пор машет киркой! А тут – Толвиас… Вот он и ухнул. Потому что не шахтёр! Был бы шахтёр – не ухнул бы, это ясно. Если подводит зрение, нечего лезть под землю. Тут – темно…

Бурдюк пустел на глазах. Соттак слушал и неспешно кивал, бесстрастно воспринимая несвязный говор низинника. Как будто они каждый день так болтали. Тем временем Креупци, глядя сквозь узкие щёлочки век, пытался найти на физиономии Соттака хотя бы смутное поползновение нахмуриться, но ничего. Совсем ничего. Вьющаяся тёмно-серая борода скрывала холодную спокойную мину.

– А пересудов, пересудов сколько!.. – Меггенсвок размашисто отбросил пустой мех и сонно вздохнул, прикрыв глаза. – «Столкнули, столкнули». Кому какое дело до сраного шахтёришки?.. Как будто наш цех… поредеет…

Низинник умолк, погрузившись в полусон.

– Соттак… – голос Креупци прозвучал неожиданно. – Что это? У тебя на шее.

Сморщив округлый лоб, Соттак запустил толстые пальцы под бороду и болезненно скривился, нащупав крохотную язвочку. Растревоженная неловким прикосновением она пустила по шее тонкую бледно-розовую струйку крови, которая казалась почти белой в сумраке.

Проповедь

Немногочисленные слушатели, сгрудившиеся на большаке у «Пивной шахты», – в основном, разумеется, туннельщики – замолкли. Хозяин Говель наблюдал за сумеречной проповедью Скитающегося через настежь распахнутую дверь, которая, вообще-то, пребывала в таком состоянии нечасто.

– Не буду вас обманывать, господа, у меня нет для вас ответов, – сказал проповедник и ощутил на себе десяток нерадушных взглядов. Оставшиеся смотрели с неприязненной настороженностью. – Только сочувствие.

– В бездну… твоё сочувствие, – раздался твёрдый голос мясника Тлинса, хорошо заметного из-за своего роста. Он, как и многие другие, предпочитал трактирный дом Говеля городским, в которых, на его вкус, не наблюдалось ни качественной выпивки, ни компании.

– Я не виню вас за подозрение, – проповедник улыбнулся со всей уместной учтивостью. – Но есть вещи, которые вы должны услышать. Для этого я пришёл в Лекмерт. Чтобы сказать вам. Мы закрываем глаза на происходящее…

– Неправда, – язвительно возразил Мерхсот, уже отпасший своё на сегодня. Облюбованное им пастбище на другой стороне тракта опустело. Овцы и козы вернулись в загон, их блеянье ещё не утихло. – Некоторые – бегут.

За шуткой последовали одобрительные смешки, но молчание, которым они увенчались, показалось горестным.

Мысленно названные «ненужным хламом» инструменты, кирка и нетронутые свечи остались на пыльном помосте низинного яруса. Обозлённый Креупци, окончательно утративший способность безболезненно видеть, наткнулся на кого-то из толпящихся слушателей, чем поднял правомерное ворчание. Прозвучало что-то вроде: «Не могли б вы поосторожнее, господин, как вас там».

Легко узнавшийся голос проповедника, доносившийся откуда-то спереди, немного притупил боль. Уже что-то, хотя тускнеющий свет сумерек по-прежнему обжигал.

– Короли просто так не покидают свои престолы, не в их это привычках, – касались слуха обрывки проповеди. – Но, как видно, страх перед неизведанным может сказаться и подобным образом, и на людях подобного положения.

Резь уходила, Креупци не осознавал этого, настолько он к ней привык.

– Вместе с тем потускнела и темнота. Теперь мы можем видеть отчётливо. На нас снизошло благословение Бледного Света, он избавил нас от обманщицкой слепоты. Уродцы, которых вы так опасаетесь, – лишь отголоски правдивости. Они отражают суть, – после этих слов неприятная тишина повисла в прохладном вечернем воздухе. Тлинс отхаркнул в дорожную пыль. Судя по подозрительным выражениям лиц, многие негласно одобрили то, что не было сказано.