Свет погас (перевод Энквист)

Киплинг Редьярд Джозеф

— процитировал Дик одну из надписей Торпенгоу в книге Нунгапунга.

Нильгаи засмеялся. Пение было одним из его светских талантов, хорошо известных в дальних краях.

— Что же мне петь? — спросил он.

— Вашу любимую песню, — ответил Торпенгоу.

— Нет! — резко возразил Дик, так что Нильгаи широко раскрыл глаза от изумления. Правда, эта старая песня не отличалась особой мелодичностью, но Дик слушал ее десятки раз, не протестуя. Не проиграв прелюдии, Нильгаи сразу затянул те мощные звуки, которые сзывают и волнуют

сердца всех морских бродяг:

— Прощайте, прощайте, прекрасные леди, Прощайте, прекрасные жены Испании!

Дик беспокойно повернулся на диване; ему казалось, что он слышит, как «Барралонг» рассекает носом зеленые волны на пути к Южному Кресту.

Далее следовал припев:

Будем петь и реветь средь соленых морей, Как британским матросам пристало, Пока лота не бросим в Английский канал; От Уэссана до Силли всего сорок пять лиг.

— Тридцать пять лиг, тридцать пять! — задорно крикнул Дик. — Не вольничайте, пожалуйста, со священным текстом… Продолжайте, Нильгаи.

Мы пристали к земле, называемой Дидман, —

подхватили Дик и Торпенгоу и уже хором допели песню с большим воодушевлением до конца.

— Ну а теперь еще что-нибудь, Нильгаи, вы сегодня положительно в ударе.

— Спойте «Лоцман на Ганге»; вы пели это в ночь накануне Эль-Магриба… Желал бы я знать, многие ли из нашего хора остались в живых? — сказал Дик.

Торпенгоу на минуту задумался.

— Клянусь Юпитером, кажется, только вы двое да я. Рэйнор, Вакери и Диинс — все умерли, а Винцет подхватил оспу в Каире, привез ее сюда и умер от нее здесь… Да, только ты, да я, да Нильгаи.

— Да-а!.. А здешние господа живописцы, просидевшие и проработавшие весь век свой в хорошо натопленных студиях и разгуливавшие по улицам Лондона с полицейскими на каждом углу для охраны общественной безопасности, еще смеют говорить, что я дорого прошу за свои картины.

— Они покупают вашу работу, а не страховой полис вашего общества страхования жизни от несчастных случаев. До опасностей, которым вы себя подвергали, им дела нет, дитя мое.

— Но не будь их, не могло бы быть и этой работы! Ну, да полно ораторствовать, пойте лучше «Лоцмана». Где только вы подхватили эту песню?

— На могильной плите, друг мой, — сказал Нильгаи, — на далекой окраине я нашел эти слова, а музыку с удивительными басовыми аккордами я сочинил сам.

— О, тщеславный человек! Начинайте!

И Нильгаи начал:

— Друзья, я поднял якорь, плыву вниз по волнам, А слушать

приказанья предоставляю вам. Еще ни разу в море не направлял я путь С такой большой надеждой, вдыхая воздух в грудь. Врезайся, Джо, врезайся в толпу врагов, как клин! Друзья, рубите смело, пусть падает брамин! Давай сюда! — вдруг Чернок нам крикнул во всю мочь. — Мне девушку в утеху, тебе смуглянку дочь! Джо юный, темнокожий, тебе под шестьдесят, Ты позабыл о Кэти, твои глаза горят.

Они пели все трое хором, и густой бас Нильгаи отдавался в ушах Дика, точно рев ветра в открытом море.

Сюда живее пушку и цельтесь напрямик. Я же в самое сердце их корабля проник. Бросайте лот на Ганге, плывите что есть сил. Меня с моей невестой я б схоронить просил. Привет мой Кэти в Ферлайт ты отвези, Чернок, Мы уплываем в небо сквозь голубой туман.

— Ну, может ли такая галиматья волновать человека? — сказал Дик, перетаскивая Бинки к себе на грудь.

— Это зависит от человека, — сказал Торпенгоу.

— От человека, который ездил взглянуть на море, — добавил Нильгаи.

— Я не знал, что оно может до такой степени взбудоражить меня.

— Так говорят, обыкновенно, мужчины, когда собираются распроститься с женщиной, но я могу вас уверить, что легче расстаться с тремя женщинами, нежели с тем, что составляет часть нашей жизни и нашего существа.

— Но женщина тоже может… — начал было Дик довольно неосторожно.

— Быть частью нашей жизни? — докончил за него Торпенгоу. — Нет, не может. — Лицо его несколько омрачилось, но только на минуту. — Она говорит, что сочувствует вам, что хочет помогать вам, разделять ваши труды, а затем начнет присылать вам по пяти записочек на день, требуя, чтобы вы тратили все ваше время только на нее…

— Не обобщайте, — возразил Нильгаи. — Прежде чем дойти до пяти записочек в день, нужно очень многое проделать и испытать. Но лучше было бы вовсе не начинать таких вещей, сын мой.

— Лучше было бы мне не ездить на берег моря, — сказал Дик, видимо желая переменить разговор, — а вам не петь!

— Море не пишет по пяти записок на день, — заметил Нильгаи.

— Нет, но оно жестоко и неумолимо тянет к себе. Это живучая, старая ведьма, и я весьма сожалею, что познакомился с ней. Лучше было бы мне родиться, вырасти и умереть где-нибудь на задворках Лондона.

— Слышите, как он проклинает первую свою любовь! И почему бы тебе не послушать ее призыва? — спросил Торпенгоу.