Светка – астральное тело
Шрифт:
– От, дурешка, от, чудачка! – Парень, захлебываясь, забормотал ей в ухо: – Ты, ты мне нужная. Я ж тебя полгода выглядывал через простынку, я ж Леокадиев больной. Не помнишь? Не узнала? Я ж за тобой от самой поликлиники чапаю.
Светка с усилием отпихнула от себя парня. А тот:
– Так. С работы пришел, вижу в окошко – ты вышла. Я ж напротив поликлиники живу. Все, думаю, мой час. И рванул. Не емши, не спамши, разувши, раздевши, – он захохотал, – не выпимши.
– А зачем я тебе нужна? – спросила
Ушел, истлел, провалился мрачный подъезд, все забылось, даже Рудик с Вадиком. Только горячий говор гремел над ней: «Ты ж прелесть – таких поискать. Я ж слушаю, как ты со своими больными. Во, думаю, доброта! Сказка ты моя распрекрасная!»
Он отстранился, рассматривая ее лицо. Светка вдруг, сдернув с головы шапку, стала запихивать ее парню в открывшуюся у горла щель от разъехавшейся куртковой молнии.
– Ты что, ты что? – он откинул ее руки.
– Возьми, – сказала Светка, – спасибо тебе.
– Да на кой она мне?
– Возьми, – повторила Светка.
– Вот чудачка, – сказал парень и нахлобучил шапку на Светкину голову, в которой все шло кругом.
Прочел. Ну и что? Зачем?
Клен стоял в луже собственной тени. Лужа казалась глубокой, а древо стоявшее в ней – по щиколотку, если смотреть сверху. Я и смотрел сверху, с высокого дачного крыльца. Как ни странно, прежде я никогда не всматривался в подробности нашего «загородного имения». Я даже не давал себе труда рассмотреть пейзажи и орнаменты на тарелках, запятнавших белую спину декоративной печки, некогда вполне функциональной. Лиля всегда обижалась, ведь она подбирала эти тарелки с каким-то ведомым ей смыслом.
Она и коридорчик, соединявший переднюю часть дачи с кухней разукрасила жостовскими подносами, прибив их к деревянным стенам. Лиля звала коридорчик «буфетной», поскольку там сутулился старый буфет ее покойной тетки.
Теперь, когда Лили не стало, все подробности лезли в глаза, обретая второй и третий смысл.
В сад вышла Арта Соломоновна. Собственно только она и звала «садом» наш общий участок. По честному, он скорей смахивал на кусочек тайги на заимке, как отрекомендовал Кутя свои владения. Такие и сохранились-то только на «немодных» направлениях Подмосковья.
Хотя и тут варианты присутствовали. Скажем, в Кутину «тайгу» вели трассы, облагороженные дизайнерским искусством. У нас же лес без причуд. Единственная самобытность – обращение полугектарного довоенного участка в пресловутые «шесть соток». Ибо именно они, вытоптанные и обитаемые, обнимали старый дом. Старый родительский, конечно, подновленный нашими с Лилией усилиями и стараниями моего другана Лео Шварца, которому мы продали полдачи. Лео, Леопольд, в просторечии Лев приходился Арте Соломоновне сыном.
По чести-то говоря продали – купили не очень-то подходило к нашему со Шварцами совладению. Деньги мы получили вполне условные. Деньги, а не их единицы. Согласились Шварцы на эти условия при железном Левкином: «отработаю – отдам, что надо». Хотя этого от него ни я, ни Лилия и не ждали. Дружба моя с Левкой зачалась еще в нежном возрасте дворовых побоищ. В одной команде. И не гасла. Даже тогда, когда Левка подался в Израиль, а потом вернулся, не прижившись на жаркой территории исторической родины.
Вернулся без денег, без квартиры – Шварцы впятером ютились в артеной двухкомнатной «распашонке».
Тогда сердобольная моя Лиля и сказала:
– Давай отдадим им пол дачи. Зачем нам столько?
И уговорила Левку поселиться.
Мне с самого начала это соседство было в радость. А уж теперь-то… Что бы я без Шварцев делал?
– Как дела, Арта Соломоновна? – спросил я.
– А, нет сил бороться с жизнью! – Арта Соломоновна произвела некое круговое движение тонкой кистью руки, щедро декорированной семейством бижутерийных колец.
Кисть, а также прямая спина категорически отрицали восемь десятков лет, прожитых дамой.
– Что так? – поинтересовался я, стараясь оснастить голос нотками участия.
– Ха! Взяли моду: в июне вытворять августовскую жару!
Так как я не был уверен, кого имеет в виду дама, говоря об авторах климатических безобразий, небеса или действующее правительство, откликнулся уклончиво.
– Ну что вы хотите? Нас много, а они одни. За всем не уследишь.
В отличие от меня, расколовшего мир на «мы» и «они», это «они» в Артовом прочтении имело какой-то высший таинственный смысл.
– И тем не менее… Лучше бы о нормальных пенсиях подумали, – уточнила адрес претензий Арта Соломоновна.
Она последовала к клену, стоявшему по-щиколотку в луже тени. Там же стояло старое плетеное кресло. Обломанные, нечесаные прутики, подагрически осевшие ножки. Оно казалось стоящим в глубокой луже тени – по колено. Арта уселась и взялась обмахиваться веером, на полукруге которого некогда какая-то японка запахивала и распахивала кимоно. Видимо, так когда-то было. Сейчас изображение уже не передавало замысла автора опахала.
Больше нам с Артой говорить было не о чем. А Лиля бы нашла. Она умела говорить с любым.
Этот милицейский хрен у меня и допытывался: какая она была, что любила, с кем дружила… Будто и в самом деле собирался обнаружить, кто ее убил и за что. Хотя было совершенно очевидно, что никакого преступления они не раскроют. Поважнее убийств размотать не могут. К тому же ясно – просто отморозки польстились на сумку. Теперь за две копейки убивают. Странно еще, что дело завели. Зачем им лишний «висяк»?