Светлые дни и ночи
Шрифт:
– Да ладно, старина. Держу пари, яд твой на самом деле слаще мёда, ты аж вон сверкаешь.
Лера льнёт к супругу, ослепительно улыбается и предлагает чокнуться:
– Ваше здоровье, Капитан!
– Дурак ты, Климуша. Рядом с тобой такая женщина, а ты ей не занимаешься! Но, видит Бог, я всё равно люблю тебя как сына.
Капитан привычным движением опрокидывает в себя двойной коньяк, осоловело озирается и щемит слезой. Он что-то хочет добавить, но дыхание перехвачено и наибольшее, что Капитан может себе позволить – просто подмигнуть им. Любящие супруги подмигивают в ответ.
– Что напел тебе сегодня Валентин? – шутливым тоном интересуется Клим
– Свою новую песнь о любви. Ты же знаешь – он прекрасный поэт, даже если излагает прозой.
– Знаю, Леруа. А, кроме того, я знаю, кому он посвятит «новую песнь о любви».
– Что ты говоришь! Так кому же?
Клим прячет глаза в улыбке и мелко постукивает ногтем по опустевшему фужеру.
– Ну же! Не томи!
– Погляди вон в ту сторону!
– Куда?
– Видишь вон за тем столиком брюнетку в красном?
– Вижу. А кто это?
– Кто это? Всё что нужно истинному поэту – Прекрасная Незнакомка!
– Вот те раз – ты, выходит, тоже даром времени не терял, пока меня не было рядышком.
– Да нет, Леруа, – ничуть не смущается Клим. – Я просто заметил её. И предположил. И всё.
– И всё? И за что я люблю этого парня? – игриво вопрошает у хмельной аудитории Лера и перебирается к мужу на колени.
– Мы сейчас опрокинем табурет, – шепчет Клим сквозь поцелуй. – Он разобьётся.
– Геворк нас простит, – отмахивается его прекрасная половина.
– Ну, будет вам, красавцы с красавицами, – бурчит Капитан, которого уже оседлала ещё одна двойная доза. – Такого даже я себе не позволял.
– Какого? – уточняет непоседа Лера.
– Ну, вот такого, – он изображает своими ручищами что-то огромное и круглое, потом надувает губы и громко чмокает воздух.
Слышится звонкий смех присутствующих, кто-то замечает Капитану, что он ещё и талантливый актер. Не ожидавший столь бурной одобрительной реакции, старик теплеет душой и принимается раскланиваться, но, так как он забыл предварительно слезть с табурета, теряет ощущение горизонта и его голова оказывается на коленях у Леры.
Клим замечает, что, мол, полегче там, так как он не железный. Публика в восторге, а Лера, нежно поглаживая убелённые Капитанские виски, позволяет тому в качестве опоры обнять свои прохладные колени. Мрамор с воском. Захмелевший Капитан теперь ещё и млеет.
Когда стихают последние комплименты сыгравшим экспромт актёрам, выясняется, что многим гостям пора отправляться на летние квартиры. Покидают ресторан Геворка весёлой разномастной толпой. Слышатся свежие шутки. Звонкий смех озвучивает набережную и долго ещё потом прячется в зелени лавра, бликующего в инертном свете редких исправных фонарей.
* * *
Стемнело. Безумствуют полуночные сверчки. За открытым окном изредка слышны пошаркивания незнакомых ног по выложенному фигурной плиткой тротуару. Нескромный аромат розовой акации дурманит без хмеля. В комнате горит только сорокаваттный ночник.
Анна, обмотавшись полотенцем, босиком покидает ванную и присаживается за трюмо. Она подпирает голову руками и долго себя разглядывает. Вот пара новых морщинок в уголке глаза, ещё один седой волос в темной рыжине короткой стрижки. Она трогает легкий прозрачный пушок на все ещё юной румяной щеке и задумывается. Как давно она впервые заметила, что ею интересуются мужчины. Осознала свою нетрадиционную красоту. Тогда жизнь казалась бесконечной, сцены и кадры сменялись как в слайд-шоу, многих она отвергла, некоторые отказали ей. Были и ручьи слёз, и гротескные ночи любви. Был талант, растраченный на роли второго плана из-за того, что главный режиссёр театра был ей физически противен.
Так и не сыграна тёзка Каренина, так и не появился ребёнок, так и не пришла настоящая любовь. Тридцать шесть. Времени остаётся в обрез.
Валентин вновь отправился пьянствовать и волочиться за смазливыми юницами. Он уже пятый день не разговаривает с ней. С чего началось? Что-то про гнилые персики и опоздание на прогулочный теплоход. Короче, чепуха. Да и какая разница, когда так уже происходит не первый год? Эта поездка на курорт – настояние бабушки: авось смиритесь.
Анна невысока и изящна. Она компактна и уютна, из тех, кого хочется сгрести в охапку и усадить на колени. Её маленькая грудь никогда не знала лифа, кроме купальника. Нежно очерченный овал лица и точёный аристократический носик гармонично дополняют большие тёмные, с едва уловимым восточным колоритом глаза. Узкие пальчики с молочной кожицей задумчиво оглаживают в меру покруглевший животик, устремляются выше, к большому невостребованному соску, тотчас наливающемуся желанием.
Сбросив оцепенение, Анна тянет ручку чемодана, забившегося в щель между трюмо и тумбочкой с телевизором. Она извлекает из него плотно уложенный пакет из чёрного целлофана. Настала пора осуществить давнюю дерзкую задумку, для которой в Москве никогда не было ни сил, ни времени.
На кровати разложено короткое платье из красного атласа. Греется хозяйский утюг. Анна наносит несколько мазков тонального крема, красит ресницы чёрной тушью со стальным тёмно-синим отливом. Далее в ход идут суриковые тени, алым карандашом подводятся губы. Скинув полотенце, Анна несколько мгновений изучает в зеркале свою кожу, затем наносит тональный крем на шею, плечи и верх груди. Затем нежно раскатывает вдоль своих недлинных ног новые тёмно-телесного оттенка чулки с силиконовыми кружевами. Отглаживается и надевается платье. Распечатывается флакончик новых духов, открывается баночка с цветными контактными линзами. Наконец, Анна расправляет шикарный парик. С ним она приобретает совершенно иной волнующий облик. Волнистые чёрные волосы чуть ниже лопаток, разделённые прямым пробором, игривая чёлка из двух половинок, под которой по-новому играют глаза, тёмно-синие сапфиры вместо привычных карих опалов.
В поисках, не забыто ли что, шарит в косметичке. Из тёмных недр на коврик выпадает мелко сложенный, повидавший виды, листочек. Анна задумчиво разворачивает пожелтевшую бумагу и с мягкой улыбкой пробегает первые строки… Как давно это было, задумывается она. Возможно, именно с этих ровных квадратных куплетов и начались её серьёзные отношения с Валентином. Или нет? Впрочем, какая разница – время, словно волны, стёрло грань на песке, перекроило береговую линию…
Она критически осматривает себя, незнакомую. Хорошо, зубы здоровы, да нет никаких родинок на лице и на груди. (Редкие веснушки не в счёт). Впрочем, родинку можно и добавить.
Окрестим себя Элей, решает новая Анна. Для малознакомых мужчин – Эльвирой.
Ещё несколько минут на репетицию особого тембра голоса – с хрипотцой. Тоже отголосок какой-то ныне успешно забытой роли, и можно идти.
Напоследок разбросав постель, Анна выходит на улицу. Стараясь не обращать внимания на праздношатающихся мужчин, она устремляется в ресторан. Геворк её не узнает, хотя и пытается пристальнее приглядеться.
– Что за готическая нимфа, нарушает покой нашего тихого провинциального ресторана? – произносит он своим неизменным фирменным тоном.