Светославич, вражий питомец Диво времен Красного Солнца Владимира
Шрифт:
— Слыхал ты про Киевскую ведьму? — Уж не ведьма ли Она, что вскормила, сударь, тебя?
— Ох нет, не ведьма; не ведьмой кличут.
— Не ведьмой?.. Ой?
— Просто Она.
— Дивись! чай, страшенная! чреватая, полноокая, кобница хитрая?
— Не ведаю, — отвечал юноша, торопясь идти.
— Уж то, сударь Боярич, то ведьма!.. уж ведьма, коли людям не кажется!.. Ходит, чай, метелицей, вьюгой вьет; по лесам да по лугу злое былье собирает; строит ведьство, потвори, чародеяние, зелейничество… аль нападет, ровно зубоежа… аль скоблит, ровно грыжа, аль умычку творит красных дщерей со дворов Боярских…
— А где та ведьма? — спросил юноша.
— А вот то-то того и пытают, сударь Боярич, чуешь, молвит слово-скать живет ведьма у Днепра, в недобром месте под осиною. Пагуба, дивись! а
Тут Мокош затянул сиповатым голосом:
Грядите во славу-д-мыльницы божьи,Черпайте-д-златом волны морские.Свету свет, велий боже наш!А листом румяным-д-господыню хольте,Олеем душистым-ма-главу ей мастите.Свету свет, велий боже наш!Усыпайте-д-волны, волны-д-морские,Лазоревым цветом-ма-д-маком багряным.Свету свет, велий боже наш!Поливайте-д-волны-д-сытою и млеком,Кудри златые ладьте частым гребнем.Свету, свет велий боже наш!Заплетайте косы-д-хитрой плетеницей,Умывайте тело-д-кипучею пеной.Свету свет, велий боже наш!— Так спевали жрецы, а Владыко Вещий идет во храм Господский весь не свой… а зной градом с чела выступает; а велит никому идти в хором, кроме причета, на то воля Госпожи, говорит. А причет ставит на место над стоялом небо, а Владыко Вещий закидывает завесу да велит всем прочь идти, а девицу кладет на золотую подушку, а распахнул Вещий ризу…
Тут Мокош остановился, приставил костыль к левому плечу, снял шапку и, улыбаясь, почесал голову…
Юноша также остановился, рассказ Мокоша о деве привлек его внимание.
— Ну, дедушка, что ж, как распахнул Вещий ризу?
— Хэ! — произнес Мокош, улыбаясь, и потом, приложась к уху юноши, молвил шепотом: — Ровно голь гола!
Юноша нисколько не удивился. Мокош продолжал вслух:
— И проснулась, очи ровно два светила небесных лучи бросают. "Где-сь я?" — говорит; а Владыко молчит, онемел да вперил очи на девичьи красы; а ей студно стало, набрасывает долгие русые косы на белые перси, а вся такая ласная!.. а Вещий — так его и бьет грозница — распылился, накинулся, словно канюк [7] на голубицу; а она хвать его за седые власы, словно коня за гриву, да и вскочила на выю; вези, говорит, на широкий Днепр! да и начала гонять по хороми, бьет долгой косою по хребтам. Ровно как на дыбах, носится Владыко, кружит коло стояла святого, а бежать вон не смеет: студно народа; а люди, весь Киев стоит у дверей хоромных, ждет, покуда откинет дверь Владыко, человать бы Божичу; а двери не отчинаются, а с Днепре летит тьмущая стая сорок… То, видишь, все русалки, дщери великой ведьмы, что хобот в три пяди, украли сестру молодшую. Осели всю хоромь, трескочут, бьются в окончины, тьма-тьмущая, туча черная! "Ох, недобро!" — молвят люди; гремлют, ломются в храмину — нет ответа. А в ту пору в хороми был хоромный отрок, звонарь; а той был на звоннице, вверху; а слышит в храме громоть, стук, сошел книзу, озирает из притвора, а в хороми красная дивная девица ездит на Владыке, ровно на коне, косой погоняет, а власы ровно риза шелковая расстилаются, а с чела Владычнего зной градом сыплет. "Ох, — мыслит отрок хоромный, — размыкает Владыко красную девицу!.." а как поравнялся Владыко с ним… а хоромный отрок видит у девицы хвост словно у сороки колышется; он за хвост, а хвост, до пера, весь в руке остался. Вскрикнула девица, опали у девицы руки, рассыпалась коса до земли, запутался Владыко в косе, грохнулся без памяти оземь, и девица ровно пуховая покатилась — лежит, ровно уснула. А народ ломится в двери, гремит грозою… "Ох, горе великое!" — думает отрок хоромный, да и ухватил девицу поперек…
Note7
Ястреб. (Прим. Вельтмана.) Так называли филина или полевого коршуна с неприятным криком (отсюда — канючить). — А. Б.
— Дедушка, дедушка! — прервал вдруг юноша рассказ Мокоша. — Не то ли терем?
— То, сударь, — отвечал Мокош и продолжал: — Так вот…
— Здесь живет красная Княжна-девица? — спросил опять юноша, дергая за полу Мокоша и устремив очи на высокий терем, которого светлые верьхи выказались из-за рощи.
— Здесь, сударь, здесь… Вот и ухватил, мечется во все углы хоромьнии, а ворота трещат, народ ломится, а сороки трескочут, бьют крылом в окны, туча грозная! хором словно среди ночи стоит…
— Стой, стой, дедушка, пойдем скорее! — вскричал юноша, схватив Мокоша за руку и потащив за собою.
Нить рассказа Мокоша оборвалась, он умолк, запыхаясь, переваливается за юношей, не сводившим очей с терема, — шепчет сердитые речи…
VII
"Мы же на преднее возвратимся, на горькую и бедную память тоя весны", — говорит летопись; поведаем о Киеве и о Князе Киевском Великом Киевском Ярополке.
Не дал бы Светослав, уезжая в Болгарию, стола Киевского Ярополку за его безнравие и слабосердие, если б не умолила его о том Ольга; не послушал бы Светослав и родной матери, если б знал он, чему учит она Ярополка в тайне.
Ярополк был слаб душою, добр, послушен каждому, не только мудрой бабе своей; и потому Ольга ошиблась, полагая, что ее светлые слова падут, как тучное семя на тучную душу его, и он торжественно восстановит крест над Русью.
Ольга умерла с улыбкою святой надежды. Светослав погиб последним героем язычества, Инегильда не пережила горя, и Ярополк принял костыль Княжеский, подтвердив уделы, назначенные отцом, за братьями.
По завещанию Ольги Ярополк должен был жениться на Гречанке, которую Ольга привезла с собою из Царьграда и воспитала в тайне, для внука. Говорили, что это дочь Патриция Константина, сестра Патриция Романа, бывшего впоследствии полководцем во время войны Цимисхия с Светославом; но достоверно этого никто не знал.
Она была собою прекрасна, как божья милость; полюбилась бы владыке Олимпа, увез бы он ее, как Европу, причислил бы к сонму Азов; но не соблазнил бы, как Леду, лебединой своей песнью.
Ольга приучила Марию и Ярополка друг к другу, старалась оковать их любовью; но сердце не живет чужими законами; оно любит тайну, любит затруднения, любит искать свое счастье среди горя. Ярополк видел часто Марию, Мария Ярополка; но их приветливые взоры были холодны, только Ярополку предоставлялось право видеть Марию; Олег и Владимир были лишены этого права.
Но в день смерти Ольги, когда уже все выплакали слезы свои, Владимир, любивший бабку свою искренне, более всех, стоял на коленях перед нею в продолжение всей ночи; тут же перед одром Ольги стояла и Мария. Так провели они ночь, как два ангела, обнявшие могильный памятник.
Занялась заря, оба они очнулись, взглянули друг на друга, опустили очи, и этого было довольно для любви.
Владимир не мог иметь времени узнать, кто такая Мария; ибо на третий день с Добрыней и послами Новгородскими отправился он в Новгород, а Мария знала, кто Владимир, и ничего не хотела более знать, — самое имя Ярополка стало ей ненавистно.