Светская дурь
Шрифт:
Паула была опытной журналисткой, но сейчас она находилась на неизученной территории эмоций. Ничего, буквально ничего такого же восхитительного или важного никогда с ней не случалось.
– Ты готова поклясться в этом, Саманта?
– Да, конечно. Он говорил, что никогда не принимал наркотиков, за исключением нескольких косяков, когда был студентом, но со мной он пробовал не только это.
– Помимо твоих слов, у тебя есть доказательства?
– Нет, наверное, нет. Хотя постой, был один вечер, мой день рождения, у нас были друзья… Мы все нюхали кокаин. Питеру очень понравилось, но после этого он не занимался со мной любовью. Вместо этого он проговаривал мне свои речи, а я лежала
Конечно, само по себе это было ошеломительной историей, достаточной для того, чтобы уничтожить и унизить любого человека, но Паула знала, что эта история пойдет гораздо дальше. Она попадет прямо в сердце правительства и нации.
– Ты считаешь, что твои друзья будут готовы подтвердить твою историю, что Питер Педжет принимал кокаин?
– Когда они узнают, как он надругался над моей любовью. Да. Конечно.
– Мистер Хансен. Вызвали полицию.
– Отлично, давай их сюда.
До этого момента охранник гостиницы воздерживался от использования своего ключа, чтобы войти в комнату Томми, но, услышав очередной грохот, наконец вошел.
Телевизор был выброшен из окна в классическом стиле рок-звезды.
– Не волнуйся, парень, он так и так не работал, – это потому, что Томми разбил экран чайником.
Именно этот первый удар разбудил людей, спавших в соседних номерах. После этого дремавшие в дальних номерах люди просыпались один за другим, пока ярость Томми росла и ширилась. Все, что можно было уничтожить, Томми уничтожил. Зеркала в ванной, обе раковины и унитаз, последний при помощи утюга для брюк, которым Томми также разбил оба журнальных столика и другой унитаз в холле своего номера. Томми разбивал вазы о гардеробы и торшеры о стены. Стерео– и видеосистемы вылетели через окно.
Приступ ярости длился недолго, и, когда начальник охраны вошел в апартаменты Томми, прошло всего пятнадцать минут после ухода Джеммы.
– Мистер Хансен, мне придется вас физически останавливать?
– Пошел к черту. – Томми натянул ботинки, джинсы и футболку, схватил свое длинное пальто и вязаную шапочку, прошел мимо персонала гостиницы и вышел в коридор. – Пришлите чертов счет моим чертовым людям. Я иду выпить.
С этими словами он надел темные очки, несмотря на глубокую ночь, и направился к лифту. Команда охранников решила отпустить его. Инцидент определенно был делом полиции, а в их полномочия не входило драться с постояльцами, которые вдруг сошли с ума. Их задачей было восстановить порядок, чтобы минимизировать количество потревоженных постояльцев. Не вызывало сомнений, что лучший способ достичь этого – позволить Томми покинуть гостиницу.
Общество Фэллоуфилд, Манчестер
– Насколько я был зол? Никогда в жизни я не чувствовал себя в таком дерьме. Чтобы так наколоть меня, так надругаться. Не, чесслово, я был просто опустошен. Это единственное описание: абсолютно опустошен. Я жалел себя сильнее, чем когда бы то ни было, поверьте мне, а у меня бывали гадкие моменты. Я поверил этой детке, ясно вам? Чесслово, когда мы этим занимались, все было великолепно, я правда подумал, что люблю ее… Глупо? Я и знал-то ее пять минут… Наверное, дело было в миленькой розовой кофточке, в ее румянце и классных коленках, в брате-инвалиде и так далее… Нет, дело было в том, что она говорила.Я слушал ее и верил ей. Черт бы меня побрал. Меня что, поимели? Меня просто тошнило от этого, правда, физически тошнило. Разве я не говорил ей: «Я не могу никому доверять, мать их», и разве она это не подтвердила? Я вопил и орал всю ночь. Чесслово, выйдя из этой гостиницы, я чуть не блеванул, настолько мне было хреново. Так что я пошел на парковку,
В общем, я слонялся там в своей вязаной шапчонке, натянутой на глаза, и длинном пальто и был настолько зол на мир и на себя, что просто должен был что-то сделать. Словно мне могло полегчать, если только я все еще сильнее испорчу. Я хотел показать, что у меня может быть больше презрения к себе, чем у той шпионки. Словно я мог вернуть себе достоинство, только если бы пнул себя сильнее, чем она. Ну, не знаю даже, я чувствовал себя таким униженным, что даже не хотел себя уважать.
Короче, я бродил по улицам, кричал и бушевал, и вдруг вижу этакое хипповое кафе, ну, вы знаете, где можно нажраться чертова коричневого риса на пятьдесят пенсов, и в конце него висит табличка, на которой написано «Салон татуировок». Ну, видимо, это было просто прикрытием для торговли наркотиками, и я бы с радостью чего-нибудь нюхнул, но помимо этого я был настолько полон презрения к себе,что сказал: «Да, я сделаю себе татуировку, мать ее».
Ни слова лжи. Это был мой новый план. Я был так зол на себя за то, что дал себя обмануть и воспользоваться моим доверием, что решил сделать татуировку «мудак» у себя на голове. Забавно, во что тебя превращают годы употребления наркотиков.
Работающий допоздна салон татуировки и пирсинга, Бирмингем
– «Мудак»?
– Ага.
– Ты хочешь, чтобы я побрил тебе голову и написал на ней «мудак»?
– Ага.
– А ты не думаешь, что будешь выглядеть немного по-мудацки?
– В этом-то вся соль. Я полон невероятного отвращения к самому себе.
– На вид ты полон пива и дерьмовых наркотиков. Будет выглядеть дерьмово.
– Ты хоть знаешь, кто я?
– Да, ты мудак, который хочет, чтобы на голове у него красовалась наколка «мудак». Я не занимаюсь уродством. Пошел вон, Томми.
– Эй, у тебя на витрине написано «специалист по татуировкам», а не художественный критик, мать твою.
– Слушай, друг, забей, это тебе я говорю. Ты будешь себя ненавидеть всю оставшуюся жизнь.
– Вот именно!
– Зачем усугублять?
– Потому что мне все равно, черт тебя побери. И к тому же волосы потом снова отрастут. Я не такой дурак.
– А что, если потом ты облысеешь?
– Я надеюсь умереть до этого.
– Так не бывает. Сначала ты лысеешь, живешь еще сорок лет, а потом умираешь.
– Напялю парик.
– Слушай, друг. Забей. У меня здесь уважаемый бизнес – ну, помимо того, что наркотой приторговываю, – и я не рисую слово «мудак» на головах. Во-первых, я не такой жестокий, а во-вторых, возможно, ты попробуешь засудить меня поутру, потому что ты явно щас не в себе. Потом мне придется найти бармена, который продал тебе бухло, и дилера, который продал тебе наркотики, и засудить их за то, что довели тебя до состояния, в котором ты пришел ко мне, а потом бармену придется засудить шотландские и северные пивоварни, а дилеру – крестьян Афганистана или какого-нибудь хиппового аптекаря в Уэльсе, а завтра воскресенье, и, если честно, усугублять делов не надо.
– Слушай, я не собираюсь судиться с тобой. Вот что я тебе скажу. Меня унизили, обманули, надо мной надругались, и мне нужно очиститься от этого через самоунижение.
– Зафигачь перочинный нож себе в руку.
– Слишком больно будет. Не люблю боль.
– Хорошо. А если я напишу «использованный»?
Томми на секунду задумался.
– Отлично, чесслово. Типа как Принц сделал себе на лице татуировку «раб».
– Это была не татуировка. Это был фломастер. Он смылся.