Свидетель или история поиска
Шрифт:
Мы все дальше отдалялись от мадам де Зальцман из-за нашего отношения к Кумб Спрингс. Мы верили в него. К нам приезжали гости из разных стран, и постепенно он приобретал известность центра духовной деятельности. Пока я работал и получал зарплату, я мог поддерживать его материально, но теперь это прекратилось. Чтобы поддерживать Кумб Спрингс на должном уровне без особого напряжения, нам нужно было набрать три-четыре сотни студентов и слушателей. Для этого я читал публичные лекции. Об их целесообразности, как л вообще о любом действии, направленном на распространение гурджиевского учения, много спорили. Для меня подобные разногласия казались бессмысленными, так как сам Гурджиев неоднократно настаивал на публикации «Все и Вся» и на том, чтобы любыми средствами обеспечить известность этой книге, вплоть до того, чтобы останавливаться
Я чувствовал, что решение распространять книгу обычным коммерческим путем было предательством по отношению к нему. Циркулярное письмо, написанное мной под его диктовку в январе 1949 года в Чайлдсе, собрало достаточно денег, чтобы отпечатать тысячи экземпляров и распространять их бесплатно. Здравый смысл возражал мне, что никто не станет читать книгу, доставшуюся ему за так. Но я продолжал чувствовать, что ее следовало бы сделать более доступной. Казалось, напротив, к «Баалзебубу» относятся как к невыносимому старому родственнику, которого лучше держать подальше от людских глаз. Это отдаляло меня от тех, кто не разделял моих чувств.
Причины отделения, разумеется, были и во мне. Со мной всегда было трудно работать. Мою привычку соглашаться, а потом делать по-своему, могли вынести лишь те, кто привык ценить даже крупицу золота, найденную в куче отбросов. Во имя единства я шел на реальные жертвы, а потом одним словом мог уничтожить все взаимопонимание, достигавшееся последовательностью действий, которой я соглашался придерживаться. Еще в школе наш классный руководитель в шестом классе качал головой, глядя на меня, и изрекал: «Лучше подчиниться, чем пожертвовать, и выслушать, чем вбить себе в голову». Больше сорока лет прошло, а я все еще не усвоил урока.
В это время в моей жизни вновь появилась Элизабет Майял, теперь Элизабет Говард, со своими двумя сыновьями, Джорджем и Вильямом. После смерти Гурджиева она осталась во Франции и только три года спустя решилась вернуться с детьми в Кумб Спрингс. Прошедшие годы никак не отразились на взаимопонимании, установившемся между нами в Париже. С тех пор как она впервые пришла на мою лекцию в конце войны, я был убежден, что наши судьбы связаны. Я полностью доверял ей, и наши взгляды на то, что действительно важно в жизни, совпадали.
В то время Элизабет чуждалась людей, что сбивало с толку тех, кто не мог разглядеть ее застенчивости. Острое чувство юмора, не без язвительных ноток, скрывало от людей ее человечность, и многие чувствовали себя неуютно и даже лишними в ее присутствии. С самой первой встречи моя жена полюбила ее общество, и мы много путешествовали вместе. Я не чувствовал противоречия между глубокой любовью к моей жене и той связью, которая установилась между мной и Элизабет. Будучи мужчиной, я не мог понять их и не знаю, не был ли я причиной страданий, о которых не догадывался.
Во время острой стадии болезни моей жены, когда с ней было совершенно невозможно общаться, Элизабет не оставляла нас своей поддержкой и утешением. На наших глазах глубинное осознание моей жены постепенно освобождалось от обычного сознания. Элизабет, так же, как и я, оценивала Эти изменения в терминах истинной и ложной сущности человека. То, что мы видели, было чудесно, но не загадочно. Возможно, многие из тех, кого признают больными и подвергают разрушительному лечению, являются временными каналами глубинной подсознательной мудрости человеческой души. Когда бы мне ни говорили о «невозможности общения» с больным человеком, я вспоминал свою жену. Однажды психиатр из социальной службы пришла к нам в дом, чтобы подписать заказ на инвалидную коляску в Министерство здравоохранения. Ее встретил весьма грубый прием моей жены, и, поспешно ретируясь, она говорила: «Редко же мне доводилось видеть таких, с которыми невозможно общаться. Вы уверены, что ей место дома?» Чтобы не показаться враждебным по отношению к восхитительному британскому здравоохранению, добавлю, что мы не смогли бы справиться с ней без великолепно обученных нянек и помощи сорока или пятидесяти человек, живших в Кумб. Я боюсь даже думать о том, что было бы, если бы мы жили в небольшом доме среди недоброжелательных соседей. К несчастью, то, что возможно сделать для одного человека, невозможно для многих.
Я должен вернуться к марту 1955 года, когда я получил приглашение от Поля Байдера, американского архитектора и бывшего ученика Гурджиева, погостить у него и его жены Маргарет в Багдаде, где они тогда жили. К тому времени жена моя оправилась настолько, что ее можно было без опаски оставить на короткое время и съездить на Восток. Я решил уехать недели на две и взять с собой Элизабет Говард, благо нам достались дешевые билеты.
Мы отправились в путь в ночь 11 мая, собираясь утром оказаться на Кипре, но были посажены в Бенгази, где несколько часов наслаждались звуками и запахами Африки. Только к вечеру мы добрались до Кипра и едва успели на самолет, отправлявшийся в Бейрут. Нас встречали друзья, Ромимунд фон Биссинг и его жена. Они сказали, что меня целый день ждет турецкий дервиш с посланием. Я поговорил с молодым человеком, он пригласил меня навестить его муршида, шейха Абдуллу Дагестанского, жившего в курдском квартале Дамаска. Я с сожалением ответил, что это невозможно, так как мы рано утром отправляемся в Багдад. Он не настаивал, но повторил, что шейх ждет меня.
Взяв такси в бейрутском аэропорту, мы прямо направились в Дамаск по дороге, по которой я ездил несколько раз, когда был в Сирии. В Дамаске мы узнали, что автобус отправляется в Наирн не раньше следующего дня. Поэтому я решил навестить шейха Абдуллу.
Элизабет проводила меня до могилы Мухиддина Ибн Араби. Так как Эмин Чихоу наотрез отказывался говорить с женщинами, я решил, что шейх Абдулла также не захочет общаться с Элизабет, и отослал ее обратно в отель. Мне не сказали, где живет шейх, но я должен был узнать об этом в магазинчике цирюльника, прозванного турецким Али, как раз напротив мечети Ибн Араби. Турецкий Али заболел и был отправлен в больницу, а в какую — никто не знал. Казалось, я зашел в тупик, но отойдя на несколько шагов от могилы святого, я лицом к лицу столкнулся с тем самым старым хаджой, который восемнадцать месяцев назад проводил меня к святыне Арбайн. Он явно ждал меня и, когда я спросил, где дом шейха Абдуллы, просто ответил: "Недалеко от той дороги, по которой мы шли в последний раз." По пути он рассказал мне, что шейх известен как очень святой человек. Его родина — Дагестан, рядом с Каспийским морем, поэтому его зовут Абдуллой Дагестанским. Много лет он прожил в Турции и в совершенстве знает турецкий язык. Он много путешествовал и принимал гостей со всего мира. Скорее всего, мы найдем его в небольшой мечети, специально для него выстроенной его учениками.
Шейх ожидал меня на крыше своего дома. Дом находился на возвышении, и с крыши открывался превосходный вид на город. Абдулла Дагестанский оказался человеком среднего роста, с белой бородой, но гораздо моложе на вид тех семидесяти пяти лет, которые приписывал ему хаджа. Я с самого начала почувствовал себя легко и вскоре ощутил огромное счастье, наполняющее это место. Я понял, что нахожусь в обществе действительно замечательного человека.
После обычных приветствий и похвал моему турецкому он сразил меня наповал вопросом: "Почему же Вы не взяли с собой свою спутницу? У меня и для нее есть сообщение." Невозможно себе представить, чтобы кто-нибудь рассказал ему об Элизабет. Мы подошли прямо к дому, где мой проводник, хаджа, удалился, не сказав ни слова. Я ответил, что, поскольку шейх мусульманин, я подумал, что он не станет говорить с женщиной. Он просто возразил: "Почему же нет? Правила и обычаи — защита для дураков, меня они не касаются. Будете в следующий раз в Дамаске, приходите вдвоем."
Я обещал, если представится возможность. Долго мы сидели молча, глядя на древний город. Когда он начал говорить, я с трудом вышел из глубокой задумчивости, в которую впал. Он говорил: "Я ждал кого-то сегодня, но не знал, что придешь ты. Несколько ночей назад в моей комнате появился ангел, предупредил о твоем приходе и велел передать тебе три послания. Ты спрашивал Бога о том, что тебе делать с женой. Она в руках Господа. Ты пытаешься помочь ей, но это неверно. Ты мешаешь работе, которую Бог совершает в ее душе. О ней нет причин беспокоиться, и бессмысленно пытаться что-то понять. Второе послание касается твоего дома. Ты спрашивал Бога, должен ли ты следовать за остальными или идти своим путем. Ты должен доверять себе. Тебя будут преследовать армяне, но ты не бойся. Ты должен привлекать к себе как можно больше людей и не должен колебаться, даже если остальные будут нападать на тебя за это."