Свидетель истории
Шрифт:
Она подымает брови: разве нужно давать ей советы?
В самые горячие дни московского восстания она, всегда прекрасно одетая, в дорогих мехах, не раз доставляла "конфеты"- изящно упакованные коробочки с ударными бомбами. Это сделалось как бы ее основной специальностью. Однажды у выходных дверей большого дома она встретилась с молодым жандармским офицером, который бросился к дверям, распахнул их и придержал, пока элегантная дама выходила. Он был олицетворением офицерской любезности, и она подарила его благосклонной улыбкой. На улице он некоторое время, впрочем осторожно и почтительно, шел за ней. Она взяла извозчика и уехала, держа коробочку на весу - чтобы не взорваться, если споткнется
– Ну, барыня, и испужался я! Вот как палят в матушке-Москве.
Она равнодушно спросила:
– А почему это стреляют?
– Кто ж их знает? Про то известно начальству. А люди говорят: леволюция!
– Что это такое - леволюция?
– Господа бунтуют. А сказывают - и рабочие недовольны. Дело не наше, мы - извозчики.
Доставив коробочку в условленное место, она вернулась домой, где ее дядя, генерал, обрушился с упреками за ее прогулки по неспокойной Москве.
– Тебя могут случайно подстрелить!
– О, дядя, я осторожна. А почему вы дома? Вы не усмиряете мятежников?
– Бог миловал! Недоставало, на старости лет, воевать с народом. Мы, к счастью, избавлены; на это есть Семеновский полк.
– А вы не сочувствуете мятежникам, дядя?
Ей, недавней институтке, дядя прощал любые неразумные слова. И теперь он только потрепал ее по щеке:
– Я служу царю, моя милая! Надеюсь, что и ты им не сочувствуешь.
И он добродушно рассмеялся.
Олень говорил:
– Наташа, явочную квартиру придется пока оставить у вас. Но не держите дома ничего, никаких бумажек, никаких адресов и людей не собирайте. Как можно осторожнее! Ну а вам, товарищи, необходимо на время из Москвы исчезнуть. В случае чего - сноситесь через Наташу.
– А ты, Алеша?
– Я останусь.
– Тебя заберут, тебя хорошо знают по Пресне.
– Заберут, не заберут, а я сейчас уехать не могу, и говорить нечего. Живым меня не заберут.
Учитель сказал:
– Через три минуты - Новый год. Давайте хоть вина выпьем, а уж потом договоримся обо всем.
Налили вина в толстые стаканы. А когда чокнулись и выпили,- на добрый час исчезли заговорщики и загнанные революционеры и остались молодые люди, счастливые тем, что все они еще на свободе и что в их среде две милые девушки, одна строгая и немного чопорная, другая - совсем еще не оперившийся птенчик революции, совсем девочка, простая и ясноглазая.
– Вы, Наташа, петь умеете?
– Я по-крестьянски, как у нас в Федоровке. Хотите частушки?
– Спойте, Наташа.
Она встала, подбоченилась, выбила каблучками дробь:
Говорили про меня, Што баловлива больно я. Где ж мне быть баловливой, Строгий папа у меня.– Нет, у меня веселое не выходит. Давайте споем хором, я буду запевать.
Они спели сначала "Стеньку Разина" [9] потом "Ой, у лузи", но хор составился плохо. Только Петрусь хорошо тянул тенором, а женский голос один - Наташи.
9
Спели "Стеньку
– А вы не поете, Евгения Константиновна?
– Я не знаю русских песен. Меня учили романсам, да и то французским.
Учитель посмотрел удивленно. Он знал Евгению Константиновну как члена эсеровской партии [10] и слыхал о необыкновенном ее хладнокровии и выдержке,- об этом знали все. Знал еще, что через нее партия получала сведения о настроении военных кругов и о составе Московского гарнизона, который в дни революции оказался малочисленным и непрочным, почему и были присланы в Москву семеновцы. Но биографии ее он не знал, как и большинство; не знал и ее настоящей фамилии. Хорошо ее знал только Олень.
10
...Как члена эсеровской партии - партия социалистов-революционеров (ПСР), избрав террор средством борьбы с самодержавием, совершила ряд нашумевших политических убийств и "экспроприации".
В третьем часу ночи она встала:
– Ну, я пойду.
– Куда же? Нельзя так поздно: вы не доберетесь до города.
Она улыбнулась:
– Я доберусь. И не очень боюсь. У меня есть защита! Вынула из простенькой сумочки револьвер - маленький "велодок" с рукояткой, выложенной перламутром.
Учитель настаивал:
– Останьтесь, товарищи, до света. Там разбредетесь. А сейчас очень опасно.
Решил Олень. Другие привыкли ему подчиняться:
– Идем все. До города - вместе, в городе поодиночке. Новый год, да и ночь чудесная, снег идет - прогуляемся.
Мужчины были в сапогах, женщины в глубоких ботах. Вышли веселой гурьбой, и до края поселка провожал учитель.
Наташа потянула за рукав Оленя:
– Отстанем на минутку.
– Слушаю, Наташа, в чем дело?
– Товарищ Олень, я хочу вам сказать, что я решила не возвращаться домой, к отцу, в Рязань. Он вызывает меня, но я не поеду. И еще что я решила, если вы меня возьмете, пойти в боевую организацию.
– Рано вам, Наташа! А затем - убивать и умирать не так просто.
– Убивать - да, а умирать просто. Ну, я вам все сказала, догоним их.
Он задержал ее еще:
– Сколько вам лет, Наташа?
– Мне? Двадцать, скоро двадцать один. Разве революцию создают старики? Вот и вы тоже молодой, и Петрусь, и большинство. Ну, это все. Когда будет нужно - вы вспомните.
МОЛОДОЖЕНЫ
У самого подъезда он напомнил ей, понизив голос:
– Не забывайте, Наташа, что вы - Вера, и называйте меня на ты. А я, конечно, Анатолий.
– Да-да.
– Ну, теперь идем. Кажется, это - второй этаж? Ты помнишь?
– Второй, дверь направо.
Отворила горничная:
– Пожалуйте. Я все приготовила, как сказали.
Они прошли в гостиную, обставленную богато и безвкусно. В большом зеркале отразились высокие фигуры: женщина, темная шатенка с очень приятным лицом, в кружевной накидке и модной шляпке, и ее муж, одетый с иголочки, широкоплечий, белокурый, здоровый, молодой.
– Вас зовут Машей?
– Да, барыня.
– Вы давно служите, Маша?
– Три года. Когда наша барыня уезжают, всегда меня оставляют здесь при квартире.