Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета.
Шрифт:
Через два дня Панчен Лама последний раз появился в монастыре Ташилхунпо, где после совершения освящения гробниц предшественников с ним произошел роковой сердечный приступ. Многие считали смерть Панчен Ламы в своем собственном монастыре символической, говорили, что это был обдуманный жест настоящего духовного мастера.
Хотя мне не довелось увидеться с ним перед смертью, я все-таки говорил с Панчен Ламой по телефону три раза — дважды, когда он находился в своей канцелярии в Пекине, где работал в Народном Собрании, а один раз, когда он был за границей. Разумеется, его переговоры в Пекине прослушивались. Я знаю это, потому что через несколько недель после второго из них в китайской прессе была опубликована подробная запись нашего разговора. Однако когда он находился в Австралии, ему
После его смерти я получил приглашение от Буддийского Общества Китая присутствовать на его похоронах в Пекине. К этому присоединилось официальное приглашение посетить Китай. Лично мне хотелось поехать, но я колебался, ведь если бы поехал, неизбежно произошли бы какие-то дискуссии по Тибету. Если переговоры в Женеве состоялись бы, как было запланировано, то эти дискуссии могли быть полезны. Однако при данных обстоятельствах, я считал, поездка была бы неуместной, и с сожалением отказался.
Тем временем откладывание начала переговоров Китаем сделало свое дело. 5 марта 1989 года в Лхасе начались трехдневные демонстрации. Многие десятки тысяч человек вышли на улицы, впервые с марта 1959 года столь решительно выражая свое недовольство. Изменив свою тактику, китайские силы безопасности оставались в стороне весь первый день, ограничившись съемками, которые были показаны по телевидению в тот же вечер. Затем на следующий день они реагировали ударами дубинок и беспорядочной стрельбой. Очевидцы сообщали, что видели, как они вели огонь из автоматического оружия по домам тибетцев, убивая целые семьи.
К сожалению, тибетцы реагировали на это, не только атакуя полицию и силы безопасности, но произошло и несколько случаев нападения на непричастных китайских граждан. Это опечалило меня. Для тибетцев прибегать к насилию не имеет никакого смысла. Если бы Китай захотел, он мог бы, имея миллиард населения против наших шести миллионов, полностью стереть с лица земли всю тибетскую нацию. Было бы гораздо более конструктивным, если люди постарались бы понять своих предполагаемых врагов. Научиться прощать гораздо полезнее, чем хватать камень и бросать его в объект своего гнева, а тем более когда обстоятельства столь экстремальны. Ведь именно в такой тяжелой ситуации заключается самый большой потенциал совершения блага как для себя, так и для других.
Я, конечно же, понимаю, что для большинства людей такие слова представляются нереалистичными. Это невыполнимое требование. Я не вправе ожидать от тибетцев, которые в своей повседневной жизни подвергаются столь тяжелым испытаниям, чтобы они могли любить китайцев. Поэтому, хотя я никогда не оправдывал насилия, я признаю, что в какой-то степени оно неизбежно.
Я восхищаюсь мужеством своего народа и уважаю его. Многие из присоединившихся к демонстрации были женщинами, детьми и стариками: сотни мужчин арестовали в первый же вечер, поэтому большей частью именно их семьи продолжали так откровенно выражать свои чувства на второй и третий день. Многие из них в данное время, вероятно, мертвы. Еще большее число людей находится в тюрьмах, они подвергаются пыткам и избиениям каждый день.
Благодаря присутствию нескольких отважных иностранцев, некоторые из которых испытали и личные неприятности, сообщения об этих недавних актах насилия быстро достигли внешнего мира. Как и прежде, тибетский народ получил всеобщую поддержку: Соединенные Штаты, Франция и Европейский Парламент осудили репрессии со стороны Китая, послужившие причиной смерти по крайней мере двухсот пятидесяти безоружных тибетцев, не говоря уже о бесчисленных раненых. Многие другие правительства выразили свою "серьезную озабоченность", а введение с 8 марта военного положения вызвало волну критики.
Намерение Китая установить военное положение в Лхасе было ужасно, потому что в действительности этот город находился под властью военных начиная с октября 1951 года, когда прибыли первые части НОАК. Теперь казалось, что китайцы собираются превратить весь город в бойню. Спустя два дня, в тридцатую годовщину Восстания тибетского народа, я послал обращение Дэн Сяо-пину, в котором просил его лично вмешаться, чтобы отменить закон а военном положении и положить конец репрессиям против ни в чем не повинных тибетцев. Он не ответил.
Всего через несколько дней после выступлений протеста в Лхасе произошло восстание в Китае. Я следил за событиями со смешанным чувством невероятности происходящего и ужаса, особенно меня встревожило, когда несколько демонстрантов начали голодовку. Эти студенты были так незаурядны, так искренни, и чисты, у них была вся жизнь впереди. Им противостояло правительство, твердолобое, жестокое и безразличное. В то же самое время я не мог не испытывать некоторого рода восхищения китайским руководством, этими одряхлевшими скудоумными стариками, которые так неистово и непреклонно держались за свои идеи. Вопреки явной очевидности того, что их система рухнула, что коммунизм потерпел крах во всем мире, вопреки тому, что миллионы людей протестуют перед их парадным подъездом, они крепко держатся за свою веру.
Естественно, я был потрясен, когда в результате для разгона демонстрации применили войска. Но в политическом плане я понял, что это всего лишь временный откат развития демократии. Вновь прибегнув к насилию, власти могли только способствовать росту симпатий к студентам со стороны простых китайцев. Своими действиями они укоротили жизнь коммунизма в Китае наполовину, а то и на две трети. Кроме того, они показали всему миру правду относительно своих методов: теперь уже стал невозможен больше скептицизм по поводу обвинений тибетцами Китая в попрании прав человека.
Мне по-человечески жаль Дэн Сяо-пина. Теперь его имя непоправимо дискредитировано, в то время как оно могло войти в историю в качестве имени великого лидера его страны, не случись бойни 1989 года. Я сочувствую также его соратникам, которые по своему неведению разрушили репутацию Китая за рубежом после того, как она столь усердно создавалась в течение десятилетия. Кажется, будто потерпев неудачу в одурачивании пропагандой людей, они преуспели в этом в отношении самих себя.
Закон о военном положении действовал в Лхасе весь 1989 год, представляя собой жестокий контрапункт многим замечательным событиям в остальном мире. Я никогда так остро не ощущал этот печальный факт, как во время визита в США прошлой осенью. Я узнал, что мне присуждена Нобелевская премия мира. Хотя эта новость не имела такого уж большого значения для меня лично, я понимал, что она очень многое будет значить для народа Тибета, потому что именно он — "лауреат" этой премии. Сам я был глубоко удовлетворен тем, что увидел международное признание ценности сострадания, терпимости и любви. Кроме того, мне было приятно удостовериться, что в тот момент люди многих стран открыли для себя осуществимость мирных перемен. В прошлом идея ненасильственной революции казалась идеалистической, и меня вдохновляют бесчисленные доказательства противоположного.
Председатель Мао однажды сказал, что политическая власть исходит от ствола винтовки. Он был прав только отчасти: власть, которая исходит от ствола винтовки, может быть эффективной — но только на непродолжительное время. В конце концов любовь народа к истине, справедливости и демократии восторжествует. Что бы ни предпринимали правительства, дух гуманизма всегда будет побеждать.
Я испытал эту истину непосредственно в конце 1989 года, посетив Берлин в тот самый день, когда был свергнут Эгон Кренц. Благодаря содействию восточногерманских властей я смог побывать у самой Стены. Когда я стоял там в непосредственной близости от поста охраны, пожилая дама вручила мне красную свечу. Немного волнуясь, я зажег и поднял ее. Крошечный язычок пляшущего пламени чуть было не погас, но разгорелся, и когда меня обступила толпа, касаясь моих рук, я молился о том, чтобы свет сострадания и осознавания заполнил бы весь мир и прогнал тьму страха и угнетенности. Этот момент я запомнил навсегда.