sВОбоДА
Шрифт:
Видя такое дело, некоторые охранники достали пистолеты.
— Убрать оружие! Уходим! — принял решение президент. — Спускаемся в этот… как его… аква-комплекс! Открывайте!
Отставленные члены правительства, примкнувшие к ним прокурор с судейскими, какие-то еще не в добрый час приехавшие на площадь государственные люди потянулись за президентом к спуску в аква-комплекс.
— А он там… действительно есть, этот аква-комплекс? — на всякий случай поинтересовался Вергильев у оказавшегося поблизости Славы.
— Обижаешь, —
— Не знаю, — честно ответил Вергильев. — Когда охрана нервничает, ни в чем нельзя быть уверенным…
И как в воду (хотя, почему как?) смотрел.
— Все, хватит! Набились! — оттолкнул от двери какого-то, явно не по чину лезущего в аква-комплекс, то ли заместителя министра, то ли председателя думского комитета, начальник президентской охраны. — Я закрываю! — обратился к оставшимся снаружи подчиненным. — Кортеж сюда! Немедленно! Да хоть по головам! На связи!
Дверь закрылась.
— Остаемся на линии воды? — услышал Вергильев за спиной голос шефа.
— Вы… здесь? — удивился он.
— Да поссать за трибуну отошел, — объяснил шеф.
— А где ваша жена? — повертел головой по сторонам Вергильев.
— Не знаю, — мрачно ответил шеф. — Все по пословице: жену отдай дяде, а сам ступай к… Ну что? — увидел Славу. — Так и будем здесь протекать?
— Давайте в будку! — быстро сориентировался Слава. — Ничего, поместимся!
Без помощи охраны добраться до кабины оказалось не так-то просто. Толпа на площади то сжималась, и тогда не то что идти, а дышать становилось трудно, то разжималась, как кулак, и тогда можно было сделать несколько шагов.
Слава шел первым.
Следом — шеф, ухвативший его за брючный ремень.
Замыкал шествие Вергильев, мертвой хваткой вцепившийся в ремень шефа.
Оцепление, похоже, сняли. Народ ломанулся на проезжую часть перекрытой Тверской.
Ходынки удалось избежать.
Осталось только переждать потоп.
Наконец, они втиснулись в кабину. Но дверь закрыть не удалось, потому что в проеме застряло лохматое рыжее существо, говорящее не по-русски. Вергильев с изумлением узнал того самого, преследуемого отцом Драконием, оперного то ли фавна, то ли черта.
— Кто это? Чего ему надо? Почему он… матерится? — спросил шеф.
Черт и впрямь обильно уснащал свою нерусскую речь звуками типа «хуэ», «хюи» и «хюю».
— Он не матерится, — объяснил Слава. — Он разговаривает с нами по-фламандски. У них там все — сплошной х… Такой язык.
— Вот как? — удивился шеф. — А почему он разговаривает с нами по-фламандски? Он что, Тиль Уленшпигель? Я не знаю ни одного фламандца, который не мог бы разговаривать по-английски…
— Он волнуется, — сказал Слава, — потому что не знает, зачем за ним гонится сумасшедший старик.
— Ладно, — пожал плечами шеф, отодвинулся от двери. — Пусть заходит. Где этот сумасшедший старик?
Обрадованный артист ввалился в будку, но на пороге поскользнулся, так что быстро захлопнуть дверь не удалось.
— Получай, вор! — прогремел над площадью голос отца Дракония.
В следующее мгновение посох, как копье, пущенное… Александром Македонским, не иначе, влетел, чудом никого не убив, в кабину, не просто вонзился, но пробил насквозь пульт вместе с кнопкой, которую (предположительно) мог нажать президент.
Пульт взорвался букетом белых искр. Торчащий в пульте, как гарпун в спине кита, посох отца Дракония засветился, словно его вдруг тоже оплели вьющиеся — вспыхивающие и гаснущие — электрические цветы. Будка завибрировала, как ракета перед стартом. Слава, шеф, Вергильев и перепуганный оранжевый фавн едва успели выскочить вон.
Внутри кабины раздались хлопки, словно некто невидимый, но большой, кратко чему-то поаплодировал, потом будка подпрыгнула, выстрелила в небо белым дымчатым лучом и погасла, как умерла. На площади сделалось тихо, как на кладбище.
Но никто (кроме будки) не умер.
Все были живы.
— Пойду посмотрю, что там, — мрачно произнес Слава.
В воздухе повеяло озоном.
Дождь чудесным образом прекратился.
— Уймись, отец. Это всего лишь артист, — сказал шеф отцу Драконию.
Тот почему-то опустился перед ним на колени и размашисто перекрестился.
— Это лишнее, — поморщился шеф.
— Там… — протянул руку вверх отец Драконий, — ангел… Я видел. Он спустился с неба…
Опамятовавшиеся журналисты защелкали фотоаппаратами, зашевелили, как ластами, мокрыми айпадами и камерами. Вергильев прямо-таки увидел завтрашние первополосные фотографии: отец Драконий в черной рясе, с большим крестом на груди тянет вверх руку в нацистском приветствии…
Он посмотрел, куда указывал отец Драконий.
На сцене, уже не в сером, сплетенном из нитей дождя, но в сшитом из радуги платье, стояла жена шефа. Вергильев был готов поклясться, что когда они пробивались к будке, ее там не было. Неужели, подумал он, спряталась под сценой? Вот хитрюга…
Из обесточенной, напоминающей брошенную бабой-Ягой избушку на курьих ножках, будки выбрался Слава. В перепачканных сажей руках он держал посох отца Дракония.
— Этот идиот, — тихо сказал Слава шефу, но Вергильев расслышал, — не просто долбанул своей палкой в пульт. Это бы ладно. Он… пробил кабель «водяного дыма». Здесь, на открытом пространстве как-то обошлось, только дождь прекратился, а вот что там… — кивнул в сторону аква-комплекса.