Свободный полет одинокой блондинки
Шрифт:
ДОЛГИЕКРИКИ. 5 км
Алена с чемоданом вышла, и автобус ушел.
Она посмотрела на узкую дорогу, идущую на Долгие Крики. Дорога была занесена глубоким снегом, как целина, по которой не ходили и не ездили ни вчера, ни позавчера.
Вздохнув, она потащилась по этому цельнику и час спустя вышла, взопрев, к реке, к вмерзшему в лед речному парому. Перевела дыхание, оглядела свои Долгие Крики с их двумя десятками домов над рекой и по улице, занесенной сугробами снега, добралась до своего дома, толкнула калитку,
И тут же, в тот же миг дом огласился истошным визгом:
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
Это посреди горницы, теряя школьные тетради, подпрыгивала как ужаленная сильно повзрослевшая Настя:
– Мама, Алена приехала!
Алена вошла в дом, поставила чемодан на лавку у печи и сказала Насте:
– Да уймись ты, психическая!
Настя, визжа от радости, бросилась на Алену, стала тискать ее, обнимать и тормошить.
– Ну, погоди! Дай хоть раздеться…
Раздеваясь, Алена отодвинула занавеску печной завалинки, чтобы положить туда куртку, и увидела там сначала чьи-то толстые женские ноги, а потом и хозяйку этих ног – девку лет пятнадцати, сонно поднимающуюся на шум в горнице.
Изумленно хлопая глазами, Алена повернулась к Насте:
– Кто это?
Тут из-за занавески, разделяющей теперь горницу почти пополам, вышла мать.
– А это твоя новая сестричка. Здравствуй, Аленка, – сказала она масленым голосом. – Понимаешь, у меня теперь новый муж, это его дочка спит на твоем месте. Но ты не боись, мы поместимся. Ты надолго? Ой, а что это у тебя с глазами?
– Ничего. А что?
Но мать, пристально посмотрев Алене в глаза, тут же сменила тон, сказала негромко:
— Ты это… Извини меня… Не бойся, это твой дом. – И Насте: – Настя, тащи Артемку. Знаешь, Аленка, он у нас уже ножками бегает!
Поздно ночью в горнице, на полу, на матраце, куда в первую ночь положили Алену, Настя в темноте шепотом излагала Алене последние новости:
– Во-первых, у меня грудь растет – ты не представляешь! Вот потрогай. Чувствуешь? А между прочим, тракторист-то твой, Леха, знаешь на ком женился? Ни в жисть не угадаешь! На Галке! Ты хоть Галку-то помнишь с кирпичного дома? Ну вот! Ты подольше уезжай, тут и почтальона твоего сведут. А чё? У нас парни знаешь какой дефицит! Я в газете читала: по статистике…
Мать вошла неслышно, босиком, в одной ночной рубашке. Протиснулась и легла между дочками, приказала Насте:
– Все, брысь в свою кровать.
– Ну, мам… – заканючила Настя. – Я еще не все ей сказала…
– Пошла, пошла! Завтра скажешь. – А когда Настя уползла-ушла, мать повернулась к Алене, обняла ее, прижала к себе: – Ничего не говори. Поплачь сначала…
И Алена, порывисто уткнувшись в материнское плечо, действительно вдруг расплакалась – бурно, сразу, словно в ней прорвалось все, что накопилось за месяцы тверской и испанской жизни.
Мать гладила ее по плечам.
– Ничего, ничего… Выбрось этих принцев
Утром новый отчим – маленький и пожилой, но энергичный Кузьма Аверьянович – живо завел свой старенький «Запорожец» и запихал в него мать с Артемкой и свою дочь толстушку Веронику, дожевывавшую завтрак и складывавшую книжки в ранец.
– Настя! – суетился он. – Быстрей! Что ты в самом деле? У меня вот-вот педсовет начнется, а вы тут чухаетесь! Все, поехали! Настя!
Но Настя пролетела мимо машины прямо к калитке и крикнула на бегу:
– Я в школу не еду, я в пикет!
– Стой! Какой еще пикет? – изумленно спросила мать из машины.
Но Насти уже и след простыл.
– Ну, дурдом!.. – сказала мать.
Кузьма Аверьянович дал газ и выкатился со двора.
Алена осталась в доме одна.
Прошлась по горнице и второй комнате, замечая, что тут появились кресло-кровать, старенький письменный стол со стопками ученических тетрадей, книжные полки с книгами.
Постояла у детской люльки.
Взяла с полки одну книжку, вторую… «Педагогика»… «Трудовое воспитание»… «Корифеи философской мысли»… Открыла верхнюю тетрадь в стопке школьных тетрадок. «Как я провела лето. Сочинение»… Выглянула в окно на заснеженную деревню и низкое серое небо, отягощенное грядущим снегопадом… Открыла свой чемодан, достала яркую испанскую открытку с видом Марбельи и заглянула на свою печную завалинку, чтобы повесить там эту красоту. Но оказалось, что там на стене все ее принцы стерты, а вместо них налеплены фотографии модных артистов и певцов в самых нелепых сочетаниях – Леонтьев рядом с Мадонной, Бандерас с Ириной Салтыковой и Суханов с Клаудией Шиффер.
Алена решительно сорвала эти фотографии и вместо них приклеила свою открытку. Затем достала из чемодана плейер, включила его, надела наушники – и новомодная французская группа «113» разом вознесла ее из Долгих Криков ввысь, за низкую облачность. Но Алена, спохватившись, тут же стянула с головы наушники, отбросила их вместе с плейером в чемодан. «Надо жить как все!» – приказала она себе.
Тем временем почтальон Виктор верхом на коне переехал замерзшую речку, поднялся по берегу в Долгие Крики, миновал первый дом, второй и привычно остановился у калитки дома Алены. Спешился, набросил поводья на кол плетня, снял с коня почтарскую сумку, извлек из нее пачку писем и пошел с ними к дому, но вдруг замер.
Навстречу ему выходила Алена – куртка внаброску, платок на плечах. Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза.
– Здравствуй, Витя, – сказала наконец Алена.
– Т-ты… ты приехала? – не верил своим глазам Виктор.
Алена усмехнулась:
– Как видишь. Ого, сколько писем! Это мне?
– Нет, все Насте, от солдат, – заторможенно произнес он и, не отрывая от Алены влюбленных глаз, отдал ей письма. – Алена…
Проглядывая конверты, Алена отозвалась:
– Да, Витя…