Свод небес
Шрифт:
Про записки же упомянуто не было, и они так и остались в кармане спортивной толстовки Марфы.
Она подумала об этой своей находке только спустя некоторое время. Утро, серое, пасмурное, угрюмое, перешло в такой же тусклый и хмурый день, который вылился в сумрачный вечер. Дождя больше не было, однако на улице все же оседали на куртку и лицо мелкие капли тумана, который одним густым облаком накрыл, казалось, весь мир. В домишках же, в которых были растоплены печи, было сухо и тепло. Во всех членах группы уже несколько успокоилось неутомимое ожидание скорого возвращения в «Яшму», и все как будто приняли свое положение как нечто временное и стали только терпеливо дожидаться его разрешения.
Взобравшись с ногами в перенесенное в отапливаемый домик кресло и положив рядом с собой коробок спичек, Марфа извлекла из кармана записки. Их было по меньшей мере около сотни. Записи были сделаны на достаточно плотной белой бумаге для заметок, без самоклеящейся ленты. Марфа не имела привычки читать чужие дневники и письма, однако эти записки пролежали здесь не меньше нескольких лет и никем не были найдены – значит, для их хозяйки они не имели особой ценности, заключила Марфа.
Смысл слов, прочитанных ею вместе с Марьяной и Таней на первом листке, разразился в ней приглушенным эхом. Запись эта была сделана женщиной, совершенно отчаявшейся в этой жизни. Писала она торопливо (об этом говорили размашистость ее почерка и неровность пляшущих строк), в порыве глубокого разочарования надавливая стержнем ручки на листы так, что поверхность их была рифленой, повторяя каждый изгиб выведенных букв. Однако, несмотря на заметную торопливость письма, буквы эти были округлы, четки, почти каллиграфически выведены.
Лист, на котором были запечатлены бессмысленность прошлого и неясность будущего, не являлся первым листом этого наспех составленного дневника: он был вырван из середины. Такое заключение сделала Марфа, прочитав в свете зажженной спички первую надпись на верхнем листе стопки: «Сегодня четырнадцатое июня – первый день моего пребывания на туристической базе "Аполлинария", куда я приехала по настоятельному совету врача, который счел проявляемую мной повышенную нервную возбудимость за признак неврастении и рекомендовал мне провести три недели на Алтае, куда сам он так любит ездить, считая пребывание в условиях нетронутой природы лекарством от всех болезней. Едва ли лекарство это могло бы излечить мой недуг, но дальше оставаться в городе, отнявшем у меня мою жизнь, я не могла…» Это были первые слова того исступленного порыва мыслей, которые были впоследствии заключены на небольших плотных листках. Отложив первый обнаруженный листок, Марфа решила просмотреть надпись на последнем листке, как делала это всегда, когда начинала читать новую книгу: прочитав первый абзац первой главы, она открывала последнюю страницу книги, чтобы прочесть последнее предложение. Это ее действие было обязательным атрибутом прочтения каждого нового романа: оно как будто позволяло ей мысленно обозначить границы предстоящего действия.
Марфа зажгла новую спичку и вынула из ничем не скрепленной стопки последний листок. На нем, в отличие от первых, сплошь исписанных прыгающим почерком листков, было ровно выведено:
«Она отдала мне ключ. При этом она выглядела очень счастливой. Я не приняла его. Сегодня она исчезла – многие говорят о преступлении. Самодельный конверт с ключом, который так отчаянно она хотела отдать мне вчера, выпал из открытой мною утром входной двери. На турбазе сначала поднялся переполох, а теперь все успокоилось. Наверное, они не хотят поднимать шумиху, опасаясь, что базу закроют. Я хотела бы как можно скорее уехать отсюда…»
Марфа потушила спичку, потому что огонек, скатившийся к самым ее пальцам, стал обжигать их. В домике она была одна: Марьяна вместе с Максимом отправилась к обнаруженному Таней в парке источнику воды, что бойкой струйкой вытекал из медвежьих лап скульптуры; Мелюхин и Лев, с которым он довольно легко нашел общий язык, пошли на обследование территории за пределами базы – скорее для того, чтобы не сидеть на месте. В соседнем домике осталась Таня в обществе пилота и проводника, которые уже не проводили неотрывно часы ожидания в вертолете в надежде на чудо обнаружения связи, а изредка все же отходили от него.
Когда огонек спички потух, Марфа не сразу зажгла следующую. Некоторое время она задумчиво сжимала исписанные листки, размышляя над прочитанными на последнем из листков словами, пробудившими в ней интерес, который так редко что вызывало в ней. Она думала о той девушке, которая была запечатлена на фотоснимках, о причинах ее отчаяния и о последней ее записи, полной страха и растерянности. Пока Марфа раздумывала, прочитать ли ей еще несколько последних листков или же начать читать записи девушки с самого начала, предполагая, что, быть может, и вовсе не надо их читать, чтобы не утруждать себя излишними впечатлениями и ненужными переживаниями, комната вдруг озарилась белым электрическим светом включенного фонарика. Марфа вздрогнула, потому как не слышала, чтобы кто-нибудь вошел в дом. Она рывком обернулась на свет, который тут же ослепил ее, не позволяя разглядеть держащего фонарик. Сердце на мгновение замерло в ее груди.
– Прости, что испугала… – произнес уже слышанный ею где-то женский голос, но Марфа никак не могла сразу угадать, кому он принадлежал. Только когда рука, держащая фонарик, направила его свет к потолку, Марфа узнала в представшей перед ней во мраке фигуре Таню. Марфа откинулась на спинку кресла, испустив облегченный и в то же время раздосадованный вздох.
Таня сделала несколько шагов по направлению к Марфе. Теперь Марфа слышала легкий шелест почти неслышных шагов Тани и слабое постукивание ее трости по деревянному полу.
На долю секунды Таня остановилась, потом повернулась, прошла к разложенному дивану и опустилась на него, неслышно и легко. Марфа зажгла новую спичку, не обращая внимания на действия Тани. Однако в ней все же появилась некоторая скованность от ее присутствия, не позволявшая ей продолжить чтение записей, и Марфа, держа в руках спичку, рассеянно взглянула на стопку листков у себя в руках, отвернулась от нее и обратила свой взор на окно, за которым среди ряда сосновых стволов просматривалось едва освещенное окно соседнего домика.
– Что там написано? – спросила Таня, и когда Марфа коротко обернулась к ней, то Таня кивнула на листки у Марфы в руках.
Марфа неопределенно повела головой.
– Что на базе пропала женщина, – произнесла Марфа едва слышно, неохотно.
– Пропала женщина? – переспросила Таня. – Поэтому базу закрыли?
– Здесь только предполагается закрытие базы по этой причине, – сказала Марфа, отрывисто приподняв листки. – Можно показать эти записи проводнику и спросить обо всем у нее.
– Да, наверное, – кивнула Таня, по-видимому не слишком заинтересованная сообщением о возможной причине закрытия турбазы.
Вновь наступила пауза. Марфу тяготило присутствие в комнате Тани, а от белого света фонарика, который Таня держала в руках, у нее заболела голова. В тот момент Марфа испытала чувство преимущества, главенства – быть может, потому, что в сумерках она не могла ясно видеть лица Тани, различая только ее искаженные ноги. Она ощущала себя старше и опытнее Тани, и теперь это ощущение не навевало на нее тоску по чему-то навсегда ушедшему от нее – напротив, она чувствовала себя основательно и неколебимо расположившейся на ложе своей жизни.