Свод
Шрифт:
Так уж получилось, что Ричмонд повидал на своём веку всяких судей и у большинства из их были глаза жуликов. Осуждающий взгляд Войны был просто невыносим. В нём одновременно был и судья, и приговор. Умирающая, истощённая за долгие годы совесть пирата получила последний шанс на выживание и в данный момент приходила в себя, наказывая хозяина болью всех своих многочисленных ран.
— Что с вами? — Участливо спросил Война, отмечая про себя бледный вид иностранца.
Ричи сморщился:
— Мне как-то нехорошо, — честно признался он, — но я думаю, что это скоро пройдёт.
Он сделал паузу, очевидно долго не решаясь о чём-то спросить.
— Якуб, — наконец, выдавил из себя Свод, — скажите, …почему вы задержались?
Война снисходительно улыбнулся в ответ:
— Не знаю, — честно признался он. — Только не думайте, пожалуйста, что я руководствовался в этом решении некими светлыми мыслями. Ведь я не стал возвращаться за вами, давая возможность ситуации развиваться самой.
Посудите сами, обратно вы бы не пошли. Оставалось только идти вперёд. В случае погони вас, Свод, застали бы в лесу, опознали, и вам обязательно пришлось бы отвечать за всё содеянное…
Англичанин вздохнул:
— Интересно, кто бы это смог меня опознать? Простите, Якуб, но-о-о открытость за открытость. Я не так глуп, что бы даже в порыве слепой мести делать что-либо без подготовки. Опознать, — неопределённо повторил он. — Это было бы крайне сложно по неброским немецким штанам и сапогам, а они мало чем отличаются от литовских. Как известно швейные мастера германцев в главной мере проявляют своё запоминающееся искусство только в камзолах, а я предусмотрительно оставил его на крыше экипажа. Лошади у меня сейчас нет, а лицо было завязано шейным платком, уж простите, Якуб, но я его выдернул из ваших вещей. Там никто…
— Возможно, всё это так, — возразил Война, — однако, подстраховавшись, таким образом, вы чётко поставили под угрозу меня и, что уж совсем необъяснимо, ничего не подозревающего господина Сульцера. Ведь у него, как вы сами ранее сказали, весьма запоминающаяся в здешних краях лошадь.
Свод снисходительно улыбнулся:
— Во-первых, мистер Сульцер уехал совершенно в другую сторону, а во-вторых, лошадь у него самая, что ни на есть заурядная. Да и не было со мной лошади в тот момент, когда …, — Свод многозначительно вскинул глаза к небу.
— Когда? — Спросил Якуб. — Может быть, вы мне всё-таки расскажете о том, что произошло с вами в Рудниках? Мне нужно обдумать свои дальнейшие действия…
Свод внимательно посмотрел в глаза литовца:
— Я …так понимаю, — медленно промолвил он, — это напрямую касается вашего решения в части меня и мисс?
— Этого в самую первую очередь, Свод. Вы были правы, говоря о том, что ваше появление может серьёзно отразиться на моей дальнейшей жизни. Оно-таки и отражается, …и всё заметнее, и заметнее. Справедливости ради стоит сказать, что я знал, на что шёл. Вначале мне виделось, что ваше присутствие сможет в достаточной мере разбавить мою скучную жизнь, теперь же приходится признать, что появившиеся в ней краски меня попросту пугают.
Свод бросил тяжёлый взгляд в сторону леса.
— Знаете, Якуб, — сдержанно произнёс он, — раз уж вы так великодушно нас дождались, всё же было бы лучше сначала уехать отсюда подальше. Нет, правда, — продолжил англичанин, заметив появившуюся странную ухмылку Войны. — Я почти уверен в том, что всё сделал чисто, однако же, лучше перестраховаться. Думаю, вы согласитесь с тем, что, удаляясь от этих мест в экипаже, будет гораздо приятнее слушать мой рассказ, нежели дождаться того момента, когда кто-нибудь своим вторжением помешает вам сделать это …
Литовец медлил недолго. Он вдруг ясно ощутил в словах Ричи дыхание опасности. Возможно, в данный момент на самом деле где-то на окраине леса, гонимые единственным желанием свершить правосудие, разрубая воздух клинками, уже скакали какие-то люди? Война вздрогнул от нахлынувших видений. Чувствуя, как представляемые им картины риска снова стали пьянить его изнеженное сердце, Якуб резко развернулся и вместо ответа резво припустил рысцой в сторону экипажа.
Заметив быстрое приближение пана Войны и Свода, слуги моментально засуетились у лошадей. Запыхавшийся Якуб впихнул растерянно смотревшую на них девушку в распахнутую дверцу поезда, а следом за ней англичанина. Став на ступеньку экипажа, он бросил короткий взгляд на пустынную лесную дорогу:
— Вперёд, Збышек! — Крикнул Война слуге. — Думаю, миль пять-десять придётся ехать несколько быстрее обычного!
Слуги дружно заработали хлыстами. Рессоры поезда застонали от напряжения, принимая на себя все неровности сырой обочины. Мягкая земля неохотно отпускала увязшие колёса тяжёлого экипажа. Вскоре хлысты стали свистеть реже. Того запаса боли, что они отмеряли лошадям ранее, хватало для того, что бы пассажиры чувствовали себя неуютно на дорожных ухабах. Трясло порядочно. Михалина, сидевшая напротив вельможных панов, старающихся не сопеть, в тщетных попытках восстановить разбитое бегом дыхание, какое-то время вслушивалась в их прерывистый разговор, из которого она ровным счётом ничего не понимала.
Убедившись в том, что её снова стерегут, несчастная девушка тут же пожалела, что не сообразила сбежать в тот момент, когда оставалась одна у панской кареты. Снова её судьба оставалась невыясненной. Спрашивать что-либо у панов — нечего и думать. Вельможные господа в это время что-то живо обсуждали на чужом языке, а потому несчастной девушке ничего не оставалось, как просто смотреть в окно на заставленные стогами и опоясанные лесами поля, посреди которых изредка возвышались одинокие деревья.
Чаще всего это были дубы. Старики называли их «Пярунова дрэва»[41]. Летние грозы, особенно страшные здесь на Полесье в августе, не щадили эти величественные, сильные деревья, отчего многие из них имели чёрные стволы. В народе даже поговорка есть: «каждая вторая молния — дубу, каждая четвёртая — тополю».
Одному богу известно, где после грозовых попаданий эти изуродованные огнём исполины находили в себе силы содержать в порядке свои пышные кроны. Да, как видно, только богу и известно, и имя этого Бога Перун — повелитель грозы и молнии. Он поставлен Всемогущим Родом, истреблять земных бесов, прячущихся от его огненных стрел в одиноких деревьях или там, куда только те успеют укрыться. Вскочит чёрт в стог — молния бьёт в стог, вскочит в человека — бьёт в человека, в дерево — в дерево…