Свод
Шрифт:
Промёрзшему до костей Ричмонду принесли одежду и дали выпить что-то, что едва не сожгло ему нутро. Первоначальное впечатление было такое, что он проглотил пинту раскалённого свинца. Но, как известно, люди ко всему привыкают. Стоило пирату немного потерпеть, тот самый горький как полынь напиток согрел его кровь и успокоил распалённую жаждой мести голову. Ричи, наконец, смог взять себя в руки. Остывающее самолюбие отпускало сердце, а нахлынувшая волна спокойствия заметно притупила безумный порыв ярости и немедленное желание мчаться в лес и мстить.
Вернулся гонец, а вскоре после этого в доме появилась миниатюрная старушка с узелком. Якуб, что объяснимо, несколько бессвязно объяснил Ричмонду, что это мать той женщины, что вскормила младшего Войну грудью. Почтение, с которым слуги с ней обходились, да и поведение этой старой леди вынудило и Свода относиться к ней с уважением. Сидя в стороне, он внимательно наблюдал за тем, как старушка, раздавая распоряжения едва различимым шёпотом, получила от слуг всё необходимое и принялась извлекать стрелу из раны бледного, как мел Якуба. Молодой пан при этом не проронил ни звука, вслушиваясь в шёпот тонких, окружённых многочисленными лучами морщин губ.
Леди извлекла стрелу, тут же, продолжая произносить заклинания и следуя некому древнему обряду, сломала её прямо над раной Войны, завернула в тряпицу и отдала одному из слуг, после чего тот мгновенно куда-то умчался.
Далее бабуля дала сойти из раны плохой крови. Своду в его богатой на события жизни уже не раз доводилось видеть подобное. Затем она присыпала напухающее отверстие в бедре Войны какой-то сухой, измельчённой травой и, взяв большой кухонный нож, приложила его лезвие к ране. Якуб вздрогнул, но старая леди успокоила его, огладив худой, тонкой ладонью его голову. Молодой пан успокоился, откинувшись на высокие, твёрдые подушки, а старушка стала водить плоскостью ножа по ране и вокруг её, произнося убаюкивающие слова, что словно шелест опавшей листвы, слетали с её губ, смягчая сердце и даря покой.
Молодой Война разомлел от наступившего облегчения, а старушка аккуратно завязала его рану, после чего долго разговаривала с женщиной из прислуги, судя по всему рассказывая той о том, как должно ухаживать за повреждённой ногой пана. Когда же кроткая женщина, выслушав все инструкции, принялась убирать возле постели пролитую воду и кровавые тряпицы, бабушка-лекарь вдруг стала напротив Свода и, глядя в упор на него выцветшими от времени глазами, начала что-то говорить.
К тому времени, когда все присутствующие стали косо смотреть на растерявшегося панского гостя, старушка, как видно, высказав всё, что хотела, повернулась и вышла прочь из комнаты.
Свод проводил её недоумённым взглядом, после чего подсел к кровати раненого товарища:
— Что она говорила? — Спросил Ричи, бросая взгляд в сторону двери.
Война выглядел очень уставшим, однако собрался с силами и тихо ответил:
— Она назвала вас «Чёрный человек»…
Свод многозначительно потянул уголки губ вниз:
— Так, — неопределённо продолжил он, — а что ещё, кроме этого высокого титула?
— Она сказала, Ричи, что-то вроде того, что вы ещё увидите горе, …или натерпитесь горя, в общем, с вами что-то должно случится, поскольку каждый получает за свои грехи …. Простите, Свод, — сказал ещё тише Якуб, — я страшно хочу спать. Думаю, это был бы верх неуважения к вам, если бы я уснул во время разговора. Давайте оставим всё до завтра?
Пират с пониманием встал, снова посмотрел в сторону дверного проёма, но, промолчав, медленно отправился прочь.
— Берегитесь, пан, — произнесла ему вслед женщина, остававшаяся возле постели Войны. Свод оглянулся. Женщина вздохнула и в бессилии развела руки в стороны. Свод, желая получить перевод этого высказывания, кивнул и вопросительно посмотрел в сторону Якуба, но его товарищ уже спал…
ГЛАВА 11
Ричмонд никогда бы не поверил в это, если бы не увидел собственными глазами. Уже через два дня сквозная рана Якуба выглядела так, как будто прошло не меньше десяти дней лечения. Она практически затянулась. Внутреннее же состояние пана Войны было куда как хуже. Он почти ни с кем не разговаривал, более того, после вчерашнего театрального представления распорядился пускать к себе в комнату как можно меньше людей. И всему виной был Ричи. Накануне, дабы развеселить друга, он притащил к нему компанию из восьмерых бродяг, гордо называющих себя театр. Одному богу известно, что и на каком языке он говорил, встретив у ворот имения эту пёструю процессию, однако как видно был настолько убедителен, что вся эта компания поднялась наверх и старалась вовсю, развернув холщовую ширму прямо посреди комнаты раненого пана.
И всё было бы хорошо, если бы не одно «но». В действе, показанном пану, говорилось что-то такое о разбойниках, что совершенно расстроило Якуба. Более того, случилось так, что после представления всю эту компанию едва смогли выпроводить вон, поскольку они стали жаловаться на то, что у них якобы кто-то украл костюм Смерти, оставив только выщербленную косу.
Финал этого театрального скандала рисовался весьма трагичным. Старший этой задрипанной труппы требовал немедленной компенсации за немыслимое воровство и, войдя в роль, выкрикивал что-то нелицеприятное в адрес лежащего на больничном ложе Якуба, за что в последствии и получил на прощание от панских слуг столько плетей, что едва смог доковылять до ворот, где его ожидали сотоварищи.
Только после того, как слуги пригрозили спустить собак, немытые артисты медленно и с достоинством королей куда-то удалились, выкрикивая издалека что-то в сторону замковых стен.
Обозлённый Якуб попросил оставить его в покое и его иностранный гость, отобедав в гордом одиночестве, что-то около получаса бесцельно прослонялся в парке, после чего, вернувшись к Войне, попросил у него разрешения взять коня и на всякий случай что-нибудь из оружия. Якуб не был против этого и только уточнил, что не следует по всяким пустякам спрашивать у него разрешения.
Он был зол на англичанина, хотя и отдавал должное его стойкости. Тот совершенно не боялся выезжать на прогулку после всего случившегося, отговариваясь тем, что, слава богу, ещё далеко не вся Литва ходит под разбойниками. Война, выслушав всё это, приказал слугам давать гостю лошадь, оружие и позволять кататься столько, сколько тому будет угодно, в тайне надеясь на то, что уже в скором времени и этому иностранному гордецу кто-нибудь отобьёт охоту беззаботно болтаться по лесам и полям.
Признаться, выходка с театром сильно расстроила Якуба. Ещё бы, ведь актёры едва ли понимая это, сыграли сильно изменённую, но чётко узнаваемую Войной историю его собственного путешествия в лес. Эти бродяги, конечно же, понятия не имели о том, что перед ними герой того комичного, а в их интерпретации оно было именно таковым, происшествия. Что с них взять, ведь они и жили с того, что играли подобные истории, услышанные от людей. Война прекрасно знал народную поговорку: «В плохой деревне, если в одном конце старый дед, переворачиваясь на лавке (уж простите) пукнет, то в другом непременно скажут, что была гроза». Вот почему молодой пан был просто вне себя от злости, вновь переживая свой недавний позор. А Своду было всё равно. Вооружившись всего парой кинжалов, он отправился в конюшню, оседлал коня и вскоре преспокойно уехал на прогулку куда-то в сторону Отчина.
Его не было что-то около трёх часов. Война, поостыв, несколько раз спрашивал о своём госте, в тайне каря себя за недобрые мысленные пожелания в его адрес. А вдруг с иностранцем и на самом деле что-нибудь случилось?
Но, не суждено было материализоваться дурным мыслям Якуба. Вскоре ему сообщили о том, что пан Свод живым и здоровым явился с прогулки, взял слугу Казика и уже около четверти часа сидит с ним на скамейке возле ворот замка. Война тут же отправил за Ричмондом человека.
Англичанин не заставил себя долго ждать. Войдя в комнату, он так учтиво поклонился, словно отсутствовал, по меньшей мере, месяц. После этой внушительной церемониальной части он как-то глупо улыбнулся и уверенно спросил на мужицком языке: