СВОИ СОБАКИ ГРЫЗУТСЯ, ЧУЖАЯ НЕ ПРИСТАВАЙ
Шрифт:
Бальзаминов. Это я, маменька, так сказал. Может быть, я и пошел бы.
Бальзаминова. Ну, что там дальше?
Бальзаминов (читает). «Теперь у нас вышла ссора из капризу…»
Бальзаминова. Вышла ссора. Ну вот и прекрасно! Ты и должен этим пользоваться.
Бальзаминов. Да, как же, прекрасно! Вы послушайте, что он дальше-то пишет. (Читает.) «Но я надеюсь помириться с ней; следовательно, ты мне мешать не должен. Если бы она была поумней, я бы тебя не боялся; а то она по глупости готова всякому дураку кинуться
Бальзаминова. И чудесно, и чудесно!
Бальзаминов. Ах, маменька, да уж вы не перебивайте! (Читает.) «По этому самому ты и не смей ходить в ту сторону». Вот он что! (Читает.) «Если тебе жизнь еще не надоела, чтобы и нога твоя там не была!» Как это вам покажется?
Бальзаминова. Небось страшно?
Бальзаминов. А то не страшно? Ведь я, чай, один у вас сын-то! Ну, а вот дальше-то. (Читает.) «А то я тебя изувечу или совсем убью. Так ты и знай! Вот тебе и вся недолга».
Бальзаминова. Что такое? Я недослышала.
Бальзаминов (робко). «Вот тебе и вся недолга!»
Бальзаминова. Скажите пожалуйста! Так вот вас и испугались! Ну, что ж ты молчишь?
Бальзаминов. Что ж мне говорить-то? Точно меня чем ошибло, ничего не помню, из головы все вылетело, словно как пустая теперь.
Бальзаминова. Что ж, ты пойдешь или нет?
Бальзаминов. Как идти-то, маменька? Разве мне жизнь-то не мила, что ли? Как ни бедствуешь, а все пожить-то хочется.
Бальзаминова. А дом-то каменный, а лошади, а деньги!
Бальзаминов. Ах, не терзайте вы меня! (Хватает себя за голову.) Что мне делать? Батюшки, что мне делать?
Бальзаминова. Так ты в самом деле боишься, что он убьет тебя?
Бальзаминов. Убьет, маменька, убьет! Уж я его знаю. (Стоит задумавшись.)
Бальзаминова. А я так думаю, что не убьет. Глупый ты человек, ведь за это в Сибирь ссылают. Кому охота! Побить, может быть, побьет – это я не спорю, коли он сильнее тебя.
Бальзаминов (в задумчивости). Сильней.
Бальзаминова. Зато, коли ты понравишься, какой ты ему нос-то натянешь!
Бальзаминов (все в задумчивости). Асаже?
Бальзаминова. Да, асаже славное сделаешь.
Бальзаминов (несколько времени стоит молча). Ну, была не была! Прощайте! Побегу завиваться.
Бальзаминова. Ступай. Волка бояться, в лес не ходить!
Бальзаминов. Именно! Ну, Устрашимов, посмотрим, чья возьмет! (Уходит.)
КАРТИНА ВТОРАЯ
Анфиса Даниловна Антрыгина, вдова, 30-ти лет.
Анна Прокловна Пионова, ее знакомая, 25-ти лет.
Маша, горничная Антрыгиной.
Бальзаминов.
Устрашимов.
Красавина.
Богатая
Маша (одна; смотрит в окно и кланяется). Павлин Иваныч, здравствуйте! Что? Говорите громче, здесь никого нет.
Голос Устрашимова: «Сделай милость, Маша, узнай, за что на меня твоя барыня сердится?»
Да как узнаешь-то? они не сказывают.
Устрашимов: «Рубль серебром, Маша».
Обманете!
Устрашимов: «Ну, вот еще!»
Побожитесь!
Устрашимов: «Да что божиться; я тебе вперед отдам».
Ну, хорошо! Уж постараюсь как-нибудь.
Устрашимов: «Так ты вот что: ты как узнаешь, так прибеги в лавочку к заставе. Я буду там дожидаться».
Хорошо, хорошо! (Кланяется.) Прощайте! Отчего сердится? Известно отчего, от ревности. Надо только узнать, к кому она его ревнует. А он-то, бедный, мучится, думает, что она его разлюбит. Не разлюбит, не бойся! Она хоть и прикидывается, будто ей ничего, и какого-то белобрысого чиновника теперь приманивает; а все это только один отвод, помучить хочется. Кабы в самом-то деле захотела бросить Павлина Иваныча, так бы с утра до ночи на трефового короля не гадала. Нет уж, видно, как полюбишь вашего брата, так не скоро развяжешься. Эка эта любовь! И зачем только она сотворена. Уж про нашу сестру нечего говорить – слабое творение; а и мужчины – и те от нее муку видят. А все-таки без любви никто не жилет! И стыда от нее много бывает; случается, что и горя натерпишься, а без нее все-таки скучно. Вот тут у меня как-то перемежка вышла, так не знала, куда деться от тоски. Хожу как не своя, точно как потеряла что. А как есть предмет, так то ли дело!…
Входит Антрыгина и молча ложится на диван.
Антрыгина и Mаша.
Маша. Что это вы, сударыня, какие нынче скучные?
Антрыгина (томно, со вздохом). Так.
Маша. Нет, уж это, сударыня, что-нибудь да не так; прежде с сами этого не было.
Антрыгина. Оттого и скучаю, что мне на свете все надоело, ничто меня в жизни не занимает. И зачем я живу? Я не понимаю.
Маша. Да давно ли это, сударыня? Вы прежде были такие веселые. Даже очень приятно было видеть вас, что вы всегда в хорошем расположении бываете.
Антрыгина. Да, может быть, я и была весела; но только для виду. Я давно поняла, что такое жизнь; следовательно, что же меня может к ней привлекать!
Маша. Вы еще так молоды, сударыня.
Антрыгина. Что ж из этого? Коли я вижу, что все в жизни обман, что никому поверить нельзя, что на свете только суета одна, – что я должна делать? Я должна удаляться от света. С хитростью, с политикой женщина может жить в свете; а с чувством, с нежным сердцем должна только страдать. Следовательно, я лучше буду жить как отшельница, чем за все свое расположение и за свое добро видеть от людей обиду или насмешку.