Священный любовник
Шрифт:
Наллу одарят бесценными украшениями, нарядят в бархат и будут укачивать в нежных руках. Ее будут лелеять за то чудо, которым она стала, ее рождение принесет радость в сердца тех, кто ждал ее появления с надеждой и страхом.
Да… Фьюри не знал, что привело его в общественный центр. Не знал, что помогло ему пройти через эту дверь и зайти в подвал. Что заставило остаться.
Но он знал, что, вернувшись в дом Ривенджа, он не сможет зайти внутрь.
Вместо этого, он сел на плетеное кресло на задней террасе, прямо под звездами. Он не думал ни о чем. И одновременно абсолютно
В какой-то момент вышла Кормия и положила руку на его плечо, как делала всегда, когда чувствовала, что он уходил глубоко в себя. Он поцеловал ее в ладонь, она ответила поцелуем в губы и вернулась в дом, вероятнее всего, чтобы продолжить работу над чертежами для нового клуба Рива.
Ночь была тихой, и холод пробирал до костей. Ветер изредка налетал на верхушки деревьев, пожелтевшие листья шелестели так, будто им нравилось оказанное внимание.
В доме позади него, он мог слышать будущее. Избранные протягивали руки этому миру, познавали себя и эту сторону. Он так гордился ими, и считал себя Праймэйлом прежних традиций в том смысле, что был готов убивать, чтобы защитить женщин, сделать все ради них.
Но любовь к ним была отеческой. Его супружеская любовь принадлежала Кормии, ей одной.
Фьюри потер центр груди, позволяя времени бежать привычным ходом, позволяя ветру дуть с необходимой ему силой. Луна достигла вершины неба и начала опускаться. Кто-то в доме включил оперу. Кто-то сменил ее на хип-хоп, слава тебе Господи. Кто-то пошел в душ. Кто-то начал пылесосить. Снова.
Жизнь. Во всем своем земном великолепии.
И невозможно ею воспользоваться, сидя на заднице в тени… будь она, как сейчас, в действительности, или же метафорически, из-за плена во тьме зависимости от наркотиков.
Рука Фьюри потянулась вниз, к протезированной икре. Он долго жил без ноги. Прожить остаток жизни без близнеца и Братства… он сможет сделать это. Ему есть за что благодарить судьбу, и это компенсирует остальное.
Он не всегда будет чувствовать эту пустоту.
Кто-то в доме снова включил оперу.
О, черт. На этот раз Пуччини.
«Che Gelida Manina»
Из всех предоставленных им вариантов, они выбрали именно то соло, от которого ему гарантированно станет хуже. Боже, он не слушал «Богему» уже… ну, кажется, целую вечность. И от звука столь любимой ему песни ребра сжались в груди так сильно, что он не мог дышать.
Фьюри уперся руками в подлокотники и начал вставать. Он просто не мог слушать этот тенор. Этот прославленный, грандиозный тенор так сильно напоминал ему о…
Зейдист появился у кромки леса. Он пел.
Он пел… Именно этот тенор звучал в ушах Фьюри, а не поставленный в доме диск.
Голос Зи покорял вершины и точки минимума арии, в то время как сам он шел вперед по траве, приближаясь ближе с каждый словом, спетым в идеальной тональности. Ветер стал оркестром для брата, унося потрясающие звуки, вырывающиеся из его рта, по лужайке, над деревьями и ввысь — к горам, к небесам, ведь только там мог родиться такой божественный дар.
Фьюри встал, будто голос его близнеца, а не собственные ноги оторвали его от кресла. Песня была невысказанным выражением благодарности. Это — признательность за спасение, за жизнь. Это распахнутый рот изумленного отца, которому не хватало слов, чтобы выразить свои чувства к брату, которому понадобилась музыка, чтобы показать все, что он не мог сказать словами.
— А, черт… Зи, — прошептал Фьюри посреди этого великолепия.
Когда соло достигло своей кульминации, а эмоции, передаваемые тенором, дали наиболее сильный отклик, один за другим, из темноты, появились Братья. Роф. Рейдж. Бутч. Вишес. На них были белые церемониальные мантии, которые они надели, отмечая двадцать четыре часа с рождения Наллы.
Финальную ноту песни Зейдист допел, стоя перед Фьюри.
Когда последняя строчка «Vi piaccia dir!» унеслась в бесконечность, Зи поднял руку.
На ночном ветру колыхалась огромная лента из зелено-золотого атласа.
Кормия подошла к ним в нужный момент. Обхватив рукой талию хеллрена, она одна держала его вертикально.
Зейдист сказал на Древнем Языке:
— Придете ли вы почтить дочь мою цветами ваших кланов и любовью сердец ваших?
Зи низко поклонился, протягивая бант.
Голос Фьюри был хриплым, когда он принимал струящиеся волны атласа:
— Это будет величайшей честью — возложить наши цвета к твоей новорожденной дочери.
Когда Зи выпрямился, было сложно сказать, кто сделал первый шаг.
Вероятнее всего, они встретились посередине.
Никто ничего не сказал, пока они обнимались. Порой слов недостаточно, завитушки на буквах и изящная грамматика не могут передать сердечные чувства.
Братство начало хлопать.
В какое-то мгновение Фьюри потянулся, взяв Кормию за руку и притягивая ее ближе.
Он отстранился, посмотрев на своего близнеца.
— Скажи, у нее желтые глаза?
Зи улыбнулся и кивнул.
— Да, желтые. Бэлла говорит, что она похожа на меня… и значит, она похожа на тебя. Приходи к моей малышке, брат мой. Возвращайся и познакомься со своей племянницей. Около ее колыбельной есть огромное пустующее место, и нам нужно, чтобы вы двое заполнили его.
Фьюри прижал Кормию к себе и почувствовал, как ее рука поглаживает центр его груди. Сделав глубокий вдох, он перевел взгляд на Зи.
— Эта моя любимая опера и любимое соло.
— Я знаю. — Зи улыбнулся Кормии и повторил первые две строчки:
— «Che gelida manina, se la lasci riscaldar» [105] . Сейчас у тебя есть маленькая ручка, чтобы согревать ее в своих ладонях.
— То же самое можно сказать и о тебе, брат мой.
— Верно. Абсолютно верно. — Зи стал серьезным. — Пожалуйста… навещай ее… но также приходи и к нам. Братья скучают по тебе. Я скучаю по тебе.
105
«Какие холодные у вас руки! Позвольте мне согреть их?» ит.