Священный метод

«Паук» перелез через высокий бруствер, поросший мелкой молодой осинкой, и двинулся по просеке в лесополосе, идущей вдоль второго уровня подъема. Агат после бруствера слегка расслабился – он не ожидал, что всё получится так легко. В прошлый рейд «паук» застрял, зацепился одной из трёх основных рабочих лап за дерево. Пришлось вылезать, брать топорик, подрубать осинку. Страшно было, не передать! Хотя, если подумать,

Тса-ди-ки, тса-ди-ки, тса-ди-ки, тса-ди-ки – стрекотали механические ноги «паука». Агат прибавил скорость. Машина выдержит, не первый раз он именно на этом «пауке» выезжал в патруль. Чем быстрее сделаешь положенные четыре круга, тем быстрее домой отпустят. Не сказать, что домой хочется, но всё-таки дома лучше, чем в патруле. Дома есть свой угол, новый, в кредит взятый модный терминал, классная игрушка-симулятор, и, может быть, Владка напекла блинчиков – мать обещала, что поучит её, как правильно. Владка, конечно, дура. Но хотя бы симпатичная. Сталю вон вообще Харошка досталась, а Харошка мало что дура, так еще и уродина длинноносая.

Плохо другое. Дома – младшая сестра, которой три месяца. Мать, хитрюга, решила дотянуть до сороковника, потому и родила. Пока девке не исполнится четырнадцать, здрасте пожалуйста, не заберут. Ни мать, ни папахена. Оно, конечно, с одной стороны, хорошо – мать Агат любил, но с другой – житья же никакого нету! Дома с утра до ночи писк и визг, памперсы вонючие, и вся семья вокруг Анютки на полусогнутых.

Агат уже получил месяц назад люлей на приходе за своё отношение к сестре. Почему-то с двумя младшими братьями у него такого не было, а с сестрой получилось. Он на исповеди признался Отцу, что его раздражает слово «окормлять», да еще и на сестру перевел. Мол, противно смотреть, как мать её окормляет. Сует в рот своё вымя, и давай окормлять. Получил он в результате от Отца так, что мало не показалось. Выяснилось, что слово «окормлять» происходит не от слова «кормить», а от слова «корма», и означает это – направлять на истинный путь, а вовсе не кормить ребенка грудью. Потом Отец спросил, что это за мерзкие связи у него, Агата, получаются – и Агат, конечно, признался, что не нравится ему сестра. Ну а как было не признаться, исповедь же… В общем, получил действительно сполна. Мыл потом полы в храме неделю и в приход отдавал не десятину от дохода, а пятую часть. Нет, он понимал, что наказали его верно, но всё равно было обидно.

Тса-ди-ки, тса-ди-ки, тса-ди-ки, тса-ди-ки… Tea. Ди. Ки. Tea… Ди… Ки… Tea. Агат остановил «паука», вытянул на панели турбо рычаг. С лязгом вышли из ниш остальные пять ног машины. Агат занес было руку над стартовой кнопкой, но, секунду помедлив, опустил. Молитву надо прочесть.

Страшно.

Держись, парень. Полкилометра проскочить, и нормально. Держись. Ты же взрослый уже, тебе почти тринадцать. Не сопляк семилетний. У тебя дома и мать, и отец, и жена, и братики, и даже дура эта, Анька сопливая с раззявленным ртом и тупыми бессмысленными глазами… ох, не думай ты про это, Агат, не думай, а то потом на исповеди расскажешь, и получишь еще одно наказание, а Владка хотела новый диван взамен старого, а если накажут, то диван не купишь, придется еще два месяца откладывать.

– Всеблагий, пронеси… – прошептал Агат. – Не дай пропасть, Всеблагий. Отведи, прошу…

Tea… «Паук» приподнялся на восьми многосуставчатых ногах и тихо двинулся вперед. Тса-ди-ки-та, тса-ди-ки-та, тса-ди-ки-та, тса-ди-ки-та, стрекотали ноги с одной стороны, по-джаа-луц-ста, по-джаа-луц-ста, по-джаа-луц-ста, по-джаа-луц-ста, вторили ноги с другой. «Паук» покачивался, как лодка на мелкой речной волне, Агат, вцепившись в два рычага управления, напряженно всматривался в подлесок, в два световых конуса, выбрасываемых перед ним фарами «паука». Тса-ди-ки-та, по-джаа-луц-ста, тса-ди-ки-та, по-джаа-луц-ста…

Восемнадцатый участок. Это там, где остров заканчивается, выходит к реке, к смычке старого русла и нового. Там же разворот, просека пойдет влево, по берегу, вдоль бетонного полуразрушенного забора, выходящего на болото, и никому не нужного, потому что никто, в своем уме находясь и Всеблагому помолившись, туда не сунется.

Кто вообще в своем уме сунется в зону, в Московский треугольник?

Хотя он же, Агат, сунулся. И куча парней-ровесников тоже. Жрать-то что-то надо. Семьи кормить надо. А тут хорошо. Всё хорошо. И зарплата, и патруль, и времени свободного много.

Вот только есть такая штука, как восемнадцатая точка.

На которой может размазать ровным слоем, как джем по блинчику, вместе с «пауком». На которой не работает электроника. На которой ни с того ни с сего пропадает то гравитация, то кислород, то еще незнамо что.

Из-за восемнадцатой точки в Московский треугольник электроника не допускается. У «пауков» управление чисто механическое, и берут в патрули поэтому только сильных парней, которые могут и с рычагами управиться, и с техникой дружат, и голову имеют на плечах неглупую.

Агата мать в патруль пристроила. Уже шесть месяцев как.

– Я беременная, – по-деловому сообщила она. – Деньги нужны. Гатька, бери паспорта, свой и Владкин, и поехали к заводу. Я там договорилась.

Дала небось кому-то, мрачно подумал тогда Агат. Хотя кому она нужна, старуха? Матери было двадцать шесть лет, уже пожилая. Хотя немолодые мужики тоже небось хотят… сладенького.

У него со сладеньким ни черта пока что не получалось. Он и к врачу сходил, и Отцу пожаловался. Врач, зачуханный мужик лет двадцати с хвостиком, сунул Агату пластинку с фильмом «О любви семейной, пособие», а Отец сказал, что Всеблагий подскажет, что делать. Ничего не помогло, ни фильм, ни Всеблагий. Владка только хихикала, что ей щекотно, а мать из-за стенки наорала, что они шумят, а ей вставать в шесть утра.

Ему самому было не щекотно и не смешно. Противно и страшно. В общем, утром он сказал Владке, что надо, видимо, еще подождать. Той, как всегда, оказалось всё по фигу. Она, правда, сказала, что в тринадцать не худо бы уже как-то определиться с первым маленьким, чтобы к четырнадцати родить, но Агат был умный и сказал, что «давай сначала до тринадцати подождем». Теперь они вместе или просто спали, или резались на терминале в игрухи. Ничего, еще месяцев пять в запасе есть. Целая вечность.

Тса-ди-ки-та, по-джаа-луц-ста, тса-ди-ки-та, по-джаа-луц-ста… Агат вытянул второй турборычаг. По-джаа-луц-ста, по-джаа-луц-ста, по-джаа-луц-ста, по-джаа-луц-ста, ууууууу, по-джаа-луц-ста – ноги стрекотали всё быстрее и быстрее, «паука» уже мотало, и не как лодочку, а как качели; Агат поспешно набросил ремни, и снова вцепился в рычаги, да так, что костяшки пальцев побелели.

Всеблагий, не дай пропасть!..

Свет фар стал тонуть в туманной мгле впереди, словно в воздух перед «пауком» некто огромный вылил фиолетовые чернила. Агат рванул рычаг, скорость стала еще выше. По-джаа-луц-ста, поджаалуцста, поджаалуцстаподжаалуцста!.. Ни в коем случае не дать «пауку» повернуть, сбиться с курса – влетишь на такой скорости в обломки забора или в реку, и пиши пропало, ты пристегнутый, а вода ноябрьская, ледяная, потонешь на раз. Или разобьешься, потому что скорость больше ста километров в час, и если со всей дури в бетонный забор, то костей не соберешь… и за тобой никто не придет. Лежит там, под забором, десяток «пауков», некоторые даже с пилотами внутри.