Святая Иоанна (Хроника в шести частях с эпилогом)
Шрифт:
Спору нет, за всеми этими знахарскими трюками стоит некая совокупность данных подлинно научной физиологии. Но разве не стояло за святой Екатериной и Святым Духом некоей совокупности познаний в подлинной психологии? И какой ум более здравый — ориентированный на святых или на железу обезьяны?
И разве не означает нынешний клич «Назад к средневековью!», который назревал с начала движения прерафаэлитов, что сейчас невыносима не наша академическая живопись, а наше легковерие, которое нельзя оправдать суеверием, наша жестокость, которую нельзя оправдать варварством, наши гонения, которые нельзя оправдать религиозностью, бесстыдная подмена святых преуспевающими жуликами, негодяями и шарлатанами в качестве объектов поклонения и наша глухота и слепота по отношению к зовам и видениям непреклонной силы, которая нас сотворила и нас уничтожит, если мы будем игнорировать ее? Жанне и ее современникам мы показались бы стадом гадаранских свиней, одержимых всеми бесами, изгнанными верой и цивилизацией средневековья, и неистово мчащихся вниз по крутому спуску — в ад усовершенствованных взрывчатых веществ. Выдавать состояние нашей психики за образец нормальности, а Жанну объявить помешанной потому, что она до такого состояния не опускалась, — значит доказать, что мы существа пропащие, и притом безнадежно пропащие. Так перестанем же раз и навсегда повторять галиматью насчет того, что Жанна была тронутая, и признаем ее, по крайней мере,
Промахи голосов
О том, что голоса и видения были лишь обманом чувств, а вся мудрость принадлежала самой Жанне, свидетельствуют случаи, когда голоса подводили ее; особенно подвели они Жанну во время процесса, обещая ей освобождение. Но хотя она приняла желаемое за возможное, надежды ее были не так уж беспочвенны: ее соратник Ла Гир с немалым войском стоял неподалеку, и если бы арманьяки (так назывались ее сторонники) в самом деле хотели бы ее спасти и вложили в эту акцию хотя бы долю свойственной ей энергии, у них был бы изрядный шанс на успех. Жанна не понимала, что им хочется от нее избавиться, не понимала, что освобождение узника из рук Церкви — задача крайне сложная для средневекового военачальника или даже для короля, и задача эта отнюдь не сводилась к преодолению физических трудностей, необходимому для воинского подвига. Если встать на точку зрения Жанны, то ее убежденность в том, что ее спасут, была вполне обоснованной, потому она и услыхала голос госпожи святой Екатерины, обещавшей ей этот исход, — таков уж был ее способ выяснять собственное мнение и принимать решение. Когда же стало ясно, что она просчиталась, когда ее повели на костер и Ла Гир даже и не подумал бушевать у ворот Руана или нападать на солдат Уорика, тогда она сразу отринула святую Екатерину и отреклась. Решение ее было как нельзя более здравым и практичным. И только обнаружив, что, кроме строгого пожизненного заключения, она ничего отречением не выиграла, Жанна взяла его назад и вместо этого сознательно и обдуманно выбрала костер. Решение это обнаруживает не только поразительную твердость характера, но и трезвость мысли, которая не останавливается перед самоубийством как конечной проверкой человека. Однако и тут обман чувств сыграл свою роль: она объяснила свой возврат к прежней позиции велением голосов.
Жанна — духовидица по Гальтону
Вот почему даже наиболее скептический и научно мыслящий читатель может смело принять как некий факт, из которого нельзя сделать вывод о психической болезни, что Жанна принадлежала к тем, кого Фрэнсис Гальтон и другие современные исследователи человеческих возможностей называют духовидцами. Она видела святых умственным взором точно так же, как некоторые видят умственным взором перенумерованные схемы и картины, с помощью которых они способны творить чудеса запоминания и вычисления, немыслимые для недуховидцев. Духовидцам мои объяснения будут сразу понятны. А недуховидцы, никогда не читавшие Гальтона, будут озадачены и отнесутся к моим словам с недоверием. Но если они порасспросят знакомых, то выяснится, что умственный взор — это как бы некий волшебный фонарь и что на свете полно людей во всех отношениях нормальных, наделенных, однако, способностью ко всякого рода галлюцинациям, которую сами они считают одним из нормальных свойств человеческих.
Мужская натура и воинственность Жанны
Другая отличительная особенность Жанны, настолько обычная среди необычных явлений, что ее даже не назовешь аномалией, — ее тяга к солдатской и вообще мужской жизни. Отец запугивал дочь, пытаясь отучить ее от этой блажи, угрожал утопить, если она убежит с солдатами, и велел сыновьям утопить сестру, если его самого не окажется на месте. Эти преувеличенные угрозы явно произносились не всерьез, просто дети принимают всерьез такие вещи. Стало быть, девочкой Жанна хотела убежать и стать солдатом. Страшная перспектива быть утопленной в Маасе грозным отцом и старшими братьями удерживала ее до тех пор, пока отец не перестал внушать страх, а братья не подчинились ее прирожденной властности. К этому времени она поумнела и поняла, что удрать из дому еще не значит вести мужскую и солдатскую жизнь. Однако вкус к ней не пропадал у Жанны никогда и определил ее путь.
Если кто-нибудь в этом сомневается, пусть задастся вопросом: почему бы девице, на которую небо возложило особое поручение к дофину (так виделся Жанне ее талантливый план вызволить некоронованного короля из отчаянного положения), почему бы ей было не отправиться ко двору в женском наряде и не навязать дофину свой совет на женский манер, как поступали другие женщины, имевшие такие же поручения, одна — к его безумному отцу, другая — к его мудрому деду? Почему она все-таки настояла на том, чтобы ее снабдили солдатской одеждой, оружием, мечом, лошадью и прочим снаряжением? Почему она обращалась с солдатами своего отряда, как с товарищами, спала бок о бок с ними прямо на земле, как будто была одного с ними пола? Можно ответить, что в таком виде было безопаснее путешествовать по стране, наводненной вражескими войсками и шайками мародеров и дезертиров с обеих сторон. Такой ответ будет неубедителен, потому что сколько угодно женщин передвигалось в те времена по Франции, и им не мнилось путешествовать иначе как в женском обличье. Но даже если мы примем этот ответ, то как объяснить следующее. Когда опасности миновали и Жанна уже могла предстать перед королем в женском убранстве без всякого ущерба для себя (что было бы гораздо приличнее случаю), она явилась ко двору все в той же солдатской одежде, и вместо того чтобы уговорить Карла послать Д’Алансона, де Рэ, Ла Гира и прочих в Орлеан на подмогу Дюнуа, как королева Виктория уговорила военное министерство послать Робертса в Трансваль, Жанна стала настаивать на том, чтобы самой отправиться туда и самолично возглавить штурм? Почему она щеголяла своей ловкостью и умением владеть копьем и ездить верхом? Почему она принимала подарки в виде доспехов, боевых коней, рубах, надеваемых поверх кольчуги, и вообще каждым поступком отрекалась от своей женской сущности? На все эти вопросы ответ следует простой: она была из тех женщин, которые любят вести мужской образ жизни. Их можно найти всюду, где только есть пехота и флот, они отбывают солдатскую службу, переодетые мужчинами, и на удивление долго, иногда до конца жизни, избегают разоблачения. Когда обстоятельства позволяют им пренебрегать общественным мнением, они совершенно перестают таиться. И тогда Роза Бонер пишет свои картины в мужской блузе и брюках, а Жорж Санд [4] ведет жизнь мужчины и чуть ли не заставляет Шопена и де Мюссе для ее удовольствия вести себя, как женщины. Не будь Жанна одной из таких «неженственных женщин», ее, вероятно, канонизировали бы значительно раньше.
4
Жорж Санд (1822–1899) — настоящее имя Аврора Дюдеван, известная французская писательница, автор многих романов. Экстравагантный образ жизни позволяет заинтересованным лицам видеть в ней прообраз современной феминистки.
Но для того чтобы вести мужскую жизнь, вовсе не обязательно носить брюки и курить толстые сигары, равно как необязательно носить нижние юбки, чтобы жить женской жизнью. В обычной гражданской обстановке найдется сколько угодно женщин в платьях и корсажах, которые прекрасно управляются со своими женскими и чужими делами, включая дела своих мужчин, и при этом вполне мужеподобны в своих вкусах и занятиях. Такие женщины бывали всегда, даже в викторианскую эпоху, когда у них было меньше юридических прав, чем у мужчин, и когда о женщинах-судьях, мэрах и членах парламента еще слыхом не слыхивали. В отсталой России в нашем столетии женщина-солдат организовала боеспособный полк амазонок, и он прекратил свое существование потому только, что его олдершотский дух поссорил его с революцией. Освобождение женщин от военной службы основано не на какой-то их природной непригодности, которой не страдают мужчины, а на том, что общества не могут воспроизводить себя без избытка женщин. Тогда как без мужчин обойтись легче, и, соответственно, их можно приносить в жертву.
Была ли у Жанны мания самоубийства?
Только две вышеописанные аномалии всецело доминировали в характере Жанны, и они-то и привели ее на костер. Ни та ни другая не была присуща исключительно ей одной. В Жанне вообще не было ничего исключительного, кроме силы и широты ума и характера и интенсивности жизненной энергии. Ее обвиняли в тяге к самоубийству, и действительно, когда, пытаясь бежать из замка Боревуар, она спрыгнула с башни высотой, как говорят, в шестьдесят футов, она безрассудно рисковала. Но Жанна оправилась от падения за несколько дней поста. Она обдуманно выбрала смерть вместо жизни без свободы. В бою она бросала вызов смерти так же, как Веллингтон при Ватерлоо и как Нельсон, имевший привычку во время боя прогуливаться на шканцах во всем блеске своих регалий. Но коль скоро ни Нельсона, ни Веллингтона и никого из тех, кто совершал отчаянные подвиги и предпочитал смерть плену, не обвиняют в мании самоубийства, то нечего подозревать в этом и Жанну. В случае, произошедшем в Боревуаре, на карту ставилось больше, чем свобода Жанны. Ее встревожило известие, что Компьен вот-вот сдастся, и она была убеждена, что спасет его, если ей удастся бежать. Однако прыжок с башни был столь рискованным, что совесть ее была после этого неспокойна, и, по своему обыкновению, Жанна выразила это, сказав, что святая Екатерина запретила ей прыгать, но потом простила непослушание.
Оценивая Жанну в целом
Итак, мы можем отнестись к Жанне как к здравомыслящей и сообразительной крестьянской девушке, наделенной необыкновенной силой духа и физической выносливостью. Все, что она делала, было тщательно взвешено. И хотя мыслительный процесс совершался так быстро, что сама она не успевала его осознать и поэтому приписывала все голосам, можно считать, что она руководствовалась разумом, а не слепо следовала своим импульсам. В военном деле она была реалистом в той же мере, что и Наполеон, она тоже понимала толк в артиллерии и отдавала должное ее возможностям. Она не ожидала, что осажденные города падут, как Иерихон при звуках трубы, а, подобно Веллингтону, организовывала наступление, учитывая оборонительную тактику врага; она предвосхитила наполеоновский расчет на то, что если непрерывно атаковать противника, тот долго не выдержит. Например, последняя ее победа под Орлеаном была одержана уже после целого дня боя, когда ни одна сторона не победила и ее полководец Дюнуа дал сигнал к отступлению. Жанна никогда не была той, за кого ее выдавали бесчисленные романисты и драматурги, а именно: романтической барышней. Она была истинной дочерью земли — с крестьянской трезвостью и упрямством, со свободным от всякого преклонения или высокомерия отношением к большим господам, королям и прелатам, — она с одного взгляда понимала, чего каждый из них действительно стоит. Как подобает добропорядочной крестьянке, она сознавала все значение соблюдения приличий и не терпела, когда сквернословили и пренебрегали религиозными обрядами. Она не позволяла дурным женщинам околачиваться вокруг ее лагеря. У нее было одно благочестивое восклицание: «En nom De!» [5] и одно бессмысленное ругательство: «Par mon martin!» [6] , и только их она разрешала употреблять неисправимому богохульнику Ла Гиру. Эта пуританская строгость сыграла важнейшую роль в восстановлении чувства собственного достоинства у деморализованной армии, и стало быть, и в этом, как почти во всем остальном, ее политика оказалась хорошо рассчитана и вполне оправдала себя. Жанне приходилось иметь дело с людьми всех сословий — от работников до королей; при этом она не испытывала никакого смущения, вела себя совершенно естественно и, если они не были безнадежно трусливы и испорчены, добивалась от них, чего хотела. Она умела улещивать и умела принуждать, язычок ее бывал ласковым и бывал острым. Словом, талантливая девушка — прирожденный босс.
5
Во имя Господа! (франц.)
6
Клянусь жаворонком! (франц.)
Инфантильность и невежественность Жанны
Все это, однако, надо принять с одной большой оговоркой: ей не было и двадцати. Если бы речь шла о властной матроне лет пятидесяти, мы бы сразу узнали этот человеческий тип, вокруг нас полно властных немолодых женщин, по которым легко судить, какой бы стала Жанна, останься она в живых. Но, в конце концов, она была всего лишь молоденькая девушка: она не имела представления о тщеславии мужчин и о весомости и соотношении общественных сил. Она ничего не слыхала о железной руке в бархатной перчатке и орудовала голым кулаком. Она думала, что политические перемены осуществлять легко, и, подобно Магомету, не ведавшему ни о каком строе, кроме родового, рассылала письма королям, призывая их к преобразованиям, ведущим к установлению царства Божия на земле. Не мудрено, что ей удавались только те простые начинания, которые, как, например, коронация и кампания под Орлеаном, требовали простого действия и натиска.
Отсутствие элементарного образования помешало ей, когда она столкнулась с такими искусно разработанными структурами, как грандиозные церковные и общественные институты средневековья. Она испытывала ужас перед еретиками, не подозревая, что сама — ересиарх, одна из предтеч ереси, расколовшей Европу надвое и повлекшей за собой столетия кровопролитий, не прекратившихся и по сю пору. Она была против чужеземцев на том разумном основании, что во Франции им не место. Но ей в голову не приходило, что это приведет ее к столкновению с католицизмом и феодализмом — установлениями, по своей сути интернациональными. Она руководствовалась здравым смыслом, и там, где образованность была единственным ключом, она блуждала во мраке, расшибала себе лоб и расшибала тем более крепко, что отличалась непомерной самоуверенностью и поэтому в делах гражданских была неосторожна, как никто.