Святая Русь (Книга 3, часть 7)
Шрифт:
Они расстались тотчас же, кратко поговорив. Грек торопился куда-то, спешил и Иван, да и каждый миг могли появиться чужие уши, совсем лишние при подобной беседе...
И совсем не пришлось, так-таки и не пришлось побывать ему снова в Сысоевом терему! Выбрал-таки время, проскочил до знакомой улицы. (Вечерело, и рано утром опорожнившийся обоз надо было вести назад.) Но самого хозяина в доме не было, не было и Малаши, а Сысоиха, налив ему чару, решительно отказала в ночлеге:
– Мужиков в доме нет, хозяин уплыл в заречье, одни мы, бабы. Прими я тебя, сябры славу пустят потом, что водим веселых гостей. Мне и не отмыться будет от той сплетки! Ты уж извиняй, московит!
Явно что-то прознала Сысоиха, а может, и Малаша повинилась ей. Спрашивать, где она, Иван поостерегся на сей раз. Так оно и осталось, так и ушло в воспоминанье о коротком дорожном счастье.
– От дома тебя не гоню!
– смилостивилась Сысоиха, когда Иван уже садился на коня.
– Гостям завсегда рады, заезжай, коли будешь! Хозяин-то много сказывал про ваше ордынское житие!
Сказывал... Иван нарочито помедлил на улице: не покажется ли Малаша? Нет, не показалась! И он зло ударил плетью коня, пустив его вскачь.
Епископ Евфросин уже на заре в день отъезда вручил ему короткую, явно ничего не говорящую грамотку, и только долго поглядев в глаза и утвердившись наконец в каких-то своих тайных мыслях, домолвил:
– Владыке Федору рци, яко аз принял его послание к сердцу своему, а о протчем будем баять соборно!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Маше в своем нижегородском приключении так и не признался Иван. Ее и поберечь не грех было. Маша дохаживала последние месяцы - в январе родить. Ступала сторожко, боясь скинуть невзначай. Роды обещали быть трудными. Да и к тому же в Москве нынче в связи с болезнью великого князя творилась всяческая неподобь, колгота в боярах, и Иван, воротившись из Нижнего, неволею окунулся во всю эту восстающую замятню.
Сменяясь в стороже у дворца или расставляя ратников у городских ворот, Иван мало замечал изменений, кроме того, что задождило, а там и засиверило - подходила зима. Осенний корм по владычной волости нынче поехала собирать сама Наталья Никитична, а Иван почти не вылезал из Москвы, мотаясь по княжеским делам не дальше Красного. Однако, заходя в терема, не мог не ощущать словно бы сгущающихся волн жара от напряженных хмурых лиц проходящих бояр, что не столько беседовали друг с другом, сколько огрызались и переругивались на ходу.
О том, что происходит при дворе, объяснил ему Никанор по старой дружбе, связывавшей почти всех бояр и ратников, переживших совместное бегство из Орды и долгое сидение в Польше. Поздно вечером, измокнув и издрогнув на заборолах - осень уже стряхнула с дерев последнюю украсу багряной парчи и теперь садила мелкой ледяной моросью, не поймешь, не то дождь, не то снег, - сидели, отогреваясь, пили из кувшина княжой мед и снисходительно-лениво поглядывали на ратников, что в стороне от них резались в зернь и спорили, почти уже доходя до крика и до хватания за грудки.
– Дуроломы!
– негромко цедил Никанор с превосходством взрослого, умудренного опытом мужа над несмысленною молодостью.
– Кроме тавлей да выпивки и думы нет у их ни о чем, стойко бояр наших! Те хоша стола княжого не поделят, а енти-то!
– Как так - стола?!
– не понял Иван.
– Да так! Великий князь вельми болен...
– Што, опять Юрия прочат на стол?!
– вопросил Иван, закипая гневом (Свибл пакостит, не иначе!).
– Кабы так!
– отверг Никанор.
– А Владимира Андреича не хошь?
– До того дошло?
– обалдело возразил Иван.
– Дошло не дошло... Князь Владимир свово слова ищо не сказал, а распря в боярах уже идет. В Орде-то, перед ханом, што Митрий-князь, што Владимир Андреич - на равных ходят! Постой!
– Никанор, тронув за рукав, остановил готового сорваться в гнев Ивана.
– Я те то поведаю, што люди молвят! Де, мол, Владимир Андреич себя и на ратях, и в совете показал, воевода добрый, боронить землю может, за им-де - как за камянной стеной, и добр, и согласлив, и не гневлив, умному слову завсегда внимает, княжеством, почитай, вдвоем и правили! И брат Митрию, хоша и двоюродник...
– Ищо родного брата понял бы, - ворчливо прорвался Иван сквозь Никанорову речь.
– Да и то!
– Ну, а когда б не стало наследников?!
– с напором выговорил Никанор.
– Тогда - кто спорит!
– отозвался Иван, переведя плечами и все еще не вполне осмысливая прежние слова Никанора.
– Ну, а коли неудачен сын, болен тамо, вроде Ивана Митрича?
– Не ведаю, тогда, наверное, тоже...
– А коли спорят братья?
– подводил его Никанор к неизбежному ответу на вопрос.
– Дан пото батько Олексей и рек, - взорвался Иван.
– Старший! Пущай старший, и все тут!
– А коли другой лучше?
– Коли да ежели! Допусти токмо! Тотчас резня пойдет! Да добро сами бы русичи, а то тотчас татары наедут, литва, ляхи, немцы - все тут явятся, как воронье на пир! Михайло святой рази не лучше был Юрия? А резня пошла! А дети Лександра Ярославича, Митрий с Андреем, как резались? Да ту же Византию возьми... Да чего Византию! Вона в Польше! Пока выбирали короля довыбирались, всю Польшу и Мазовию с Куявией разорили, а кончили тем, что литвина Ягайлу пригласил на стол, а и ему прав никаких не дали! Ну, а чего будет? В Литве ему Витовт не даст править, в Польше - великие паны. Пото батько Олексей и порешил: не выбирать! По роду штоб, тогды и земле легота! А умных воевод да бояр завсегда найти мочно. Да и не мы ли с тобою спасали нашего княжича, из Орды вытаскивали, - почто?
– Мне што покоя не дает!
– с мучением в голосе выговорил Никанор, морщась и теребя свою узкую и долгую бороду.
– Женится Василий на Витовтовне да и запустит тестя в наши дела... А Витовт ежели вцепится в Русскую землю - ево, как клеща, и не выковырить будет!
– Дак и у Владимира Андреича жена - литвинка! Шило на мыло менять!
За спором оба не заметили, как ратники, забросив кости и позабыв взаимные обиды, придвинулись к ним и уже жарко дышали в затылок.
– О чем толковня, мужики?
– выговорил Мигун Горло, высокий чернявый старший дружинник из дворцовой сторожи.
– За кого стать? Вестимо, за Василья!